Последние дни войны

Альтдамм - особый эпизод в моей жизни.

Это город напротив Штеттина, очень укрепленный и наши войска в окрестностях Альтдамма прочно застряли и несли большие потери.

Как я понял, нашему дивизиону (16 штук 152-мм гаубиц-пушек) дали приказ подавить огневые точки немцев. Там проходила железная дорога и была насыпь. Перед насыпью залегли наши войска, а за насыпью находились сплошные немецкие дома, среди них виднелась кирха[11]. Разведка обнаружила, что в кирхе находятся наблюдатели, которые корректируют огонь своих орудий и минометов.

Я, младший лейтенант, командир взвода управления, вместе с майором, командиром дивизиона и солдатом радистом залезли в дом около насыпи, оставив пушки в тылу в полной в боевой готовности. И майор приказал мне лезть на крышу, чтобы оттуда корректировать огонь нашего дивизиона. Я был так горд. Такая честь для младшего лейтенанта стрелять из 16 крупных орудий!

Майор же остался внизу в подвале. Я, будучи на крыше, подавал команды ему в подвал, а он по радио передавал их на батареи. На крыше было неуютно. Стоял апрель 1945 года, был сильный ветер с моря, а, самое главное, крыша обстреливалась. Кругом свистели пули, по крыше барабанили осколки.

Я с биноклем стал наблюдать за кирхой и увидел там блеск стекол биноклей. Мне после артиллерийского училища впервые пришлось применять в бою свои знания теории стрельбы, за которые я в училище получил пятерку. Зная по карте координаты наших орудий, я определил прицел и азимут (направление), после чего крикнул майору первую команду на первый выстрел. Снаряд, выпущенный из одного орудия, разорвался позади кирхи. Тогда я дал другую команду, изменив угол стрельбы, то есть ее дальность. Второй снаряд разорвался перед кирхой. Вилка! Это то, чего артиллеристы всегда стремятся добиться при стрельбе. Третий выстрел должен быть ударить по середине и накрыть цель. Я крикнул майору: «Вилка!», - и определил новые данные для стрельбы. Он кричит мне: «Даю залп всем дивизионом».

Дивизион - это 16 орудий, по 43 кг каждый снаряд! Раздался такой грохот, и кирха рухнула в обломках кирпичной пыли. Обстрел наших войск сразу прекратился, а я кубарем скатился с крыши. Майор сказал мне: «Молодец, … твою мать!».

Вот такой боевой эпизод был в моей фронтовой жизни. Я за это получил орден Красной Звезды, а майор, сидя в подвале, – Орден Красного Знамени. И было мне отроду неполных 21 год. После Альтдамма нам всем вручили благодарность от Сталина, которая где-то хранится у меня. Причем это вторая благодарность, первая была за Белгород на Курской Дуге. Поскольку наша бригада, да и вся дивизия считались резервом главного командования, то нас перебросили на Одер около Кюйрина, в направлении на Берлин. Там войска готовились форсировать Одер и штурмовать Берлин.

Была середина апреля 1945 года. Меня к этому времени назначили командиром взвода топографической разведки. Это очень важная должность в тяжелой артиллерии, так как от точности определения координат батареи и координат цели зависит точность стрельбы. А поскольку я в Альдамме, сидя на крыше без приборов, пользуясь только картой, сумел добиться точного поражения цели, то меня и назначили на эту ответственную должность.

Среди младших офицеров была такая иерархия: командир огневого взвода при пушках и тракторах; командир взвода управления – связь, приборы, выполнение распоряжений командира батареи. В батарее 2 огневых взвода: по 4 орудия, 4 трактора, один грузовик. В дивизионе – 4 батареи, то есть 16 орудий, 16 тракторов и так далее. Начальник разведки дивизиона – хотя и младший лейтенант, но уже интеллигенция, элита, хотя должность, всего лишь, капитанская. Кого попало на эту должность не ставили, так как для начальника разведки требовалось умение пользоваться картой, умение вести стрельбу и так далее. Я на этой должности, как ни странно, сменил фельдшера – старшего лейтенанта со множеством орденов и медалей. Однако этот фельдшер хорошо проявил себя на артиллерийской должности. Он был очень обижен, когда снова стал «лепилой» (так называли фельдшеров и санитаров, так как они лепили повязки на чирьи и другие повреждения). Но, по-видимому, кто-то потребовал, чтобы на этой должности был все же артиллерист, а не фельдшер. А я, хотя закончил артиллерийское училище только 3,5 месяца тому назад, по-видимому, сумел доказать, что я уже артиллерист.

К этому времени наши захватили узкий плацдарм – полтора – два километра на другом берегу Одера. Захвата плацдарма я не видел, так как прибыли мы туда на следующий день, когда уже был построен хлипкий мост. Около моста лежало множество трупов женщин немок в форме и с белыми повязками на рукаве с надписями: «За мужа, за сына, за отца». Конечно, все надписи были на немецком языке. Так Гитлер погнал женщин защищать Берлин. Плацдарм и весь мост простреливался. И бежать по нему (именно бежать, а не идти) разрешали только ночью.

Командовал тогда 1-м Белорусским фронтом Жуков, который приказал, чтобы не демаскировать плацдарм, то все работы производить ночью. А днем стрелять по каждому, кто появиться на плацдарме. Уже не помню, как тогда переправили наши пушки, ведь мост был очень хлипкий, но их переправили, вкопали в землю и хорошо замаскировали.

Я должен был дать точные координаты каждого орудия. Для этого надо было замерить расстояние от пушки до какого-либо места, которое есть на карте, кстати, там были и тригонометрические знаки - небольшие вышки, координаты которых были точно известны по карте.

Но не зря меня всевышний наделили еврейской головой. Зачем лезть под пули и терять солдат при обстреле? Я сел на пенёк, взял бинокль и на глазок отметил место нахождения каждой пушки (всего их было 16). Затем относительно ориентиров на местности определил координаты каждой пушки и подал их в штаб. Но наступление готовили серьёзно и через пару дней из штаба фронта прислали взвод из дивизиона АИР – артиллерийской инструментальной разведки: Лейтенанта и несколько солдат с металлическими лентами для измерения расстояний. Они там ползали ночью, измеряли расстояния до ориентиров, а я был в землянке на другом берегу – что я «мещуга[12]», чтоб напрасно лезть под пули? Я уже был достаточно обстрелянный к тому времени. У них там во время ползания погиб один солдат. Я, конечно, волновался, ожидая результатов проверки, но не очень сильно, поскольку в свои 20 лет был уверен в себе