Покосившись на сына, я встал посреди комнаты, как крестьянин на Пепелище с известной миниатюры Кустодиева. Мне следовало что-то предпринять. Эти чекистские громилы с уголовными замашками, обошлись с нами, как с какими-то буржуа, чьи квартиры они привыкли бомбить у себя на родине, прикрывая откровенный разбой ордерами на обыск, выписанными с кучей грамматических ошибок.

— И что, мы спустим им это с рук, сэр?! — щеки Генри полыхали огнем. — Утремся и будем помалкивать в тряпочку?!

К моему лицу тоже прилила кровь. Тем не менее, я не дал волю гневу. В ушах прозвучали слова Гуру, сказанные каких-то пять минут назад. Он ведь недвусмысленно дал понять, чем мы рискуем, если вздумаем ерепениться.

— Не мне, штатскому, напоминать вам, кадровому офицеру, что и у вашего адмирала Нельсона, которым вы, британцы, страшно гордитесь, висели на реях далеко не одни паруса, но и нарушители флотской дисциплины. Шутки в сторону, полковник. «Сверло» — боевое судно, выполняющее ответственейшее задание. Вспоминайте об этом всякий раз, когда приспичит позудеть…

Я в сдержанных выражениях напомнил Вывиху, что не присягал советской власти.

— Ну так тем хуже для вас, — парировал Гуру. — Зарубите себе на носу: отныне у любого из нас есть только два статуса: вы либо член команды, добросовестно исполняющий обязанности, либо ебаный контрик, проникший на «Сверло» для диверсии. А с диверсантами у большевиков разговор короткий, пулю в затылок и нахуй за борт. Товарищ Шпырев вам не Флинт какой-нибудь, заставлять ходить по доске не станет, или там на необитаемый остров ссаживать. Не надейтесь даже… Революционная законность, Персей — штука суровая, а не сцаный пиратский произвол. Вспомните, что сталось с Меером Ароновичем! А, заодно, с капитаном Рвоцким…

— А что стряслось со Степаном Осиповичем?! — спросил я. Давно заметил, милейший капитан куда-то исчез.

— Отстранен от исполнения обязанностей, — пояснил Гуру скупо. — Арестован…

— Они же с Педерсом служили вместе! — воскликнул я.

— И что с того?! Яну Оттовичу на такие мелочи начхать. Он же большевик! Степан Осипович и так на свободе загулялся, вам об этом еще Триглистер говорил. Учитывая незавидное дворянское происхождение, плакали его дела, Персей. Тем паче, против него есть улики…

— Какие еще улики?!

— Кто-то обозначил на карте крестиками точные координаты американских крейсеров, когда они напали на «Сверло» у Эспаньолы. Кавторанг Каланча доложил об этом Шпыреву.

— Но ведь эти крестики, как вы говорите, мог кто угодно намалевать!

— Мог, — кивнул Гуру. — Одна проблема, карту нашли у Рвоцкого. И теперь, Персей, ему будет крайне затруднительно доказать свою невиновность из камеры, куда его швырнул Шпырев. Усекаете, какой расклад?

— Допустим, напугали… — протянул я после непродолжительного молчания. Это не было бахвальство с моей стороны. Меня охватила ярость. Мне чудовищно захотелось придушить Вывиха, ведь именно по его милости мы с Генри стали заложниками на этом страшном корабле.

— Не допустим, а, очень надеюсь, что напугал, — ощерился Вывих. — Этого и добиваюсь, для вашего же блага, кстати. Возьмитесь за голову, сэр. И вспомните заодно, ради чего мы сюда приплыли! Ради Колыбели, я прав или нет?! Так какие у вас к Педерсу претензии? Он делает все, чтобы мы добрались до цели вопреки обстоятельствам и препонам. Через каких-то трое суток «Сверло» бросит якорь прямо у подножия Белой пирамиды, и мы ее отопрем. Спрашивается, какого рожна вам еще надо?! Что вас, конкретно, не устраивает?! И не надо на меня так смотреть! Если бы не я, вы бы по-прежнему околачивали пороги у буржуев, выпрашивая лаве, а они бы вам дули под нос тыкали! И кончили бы вы в итоге — богадельней…

— А чем, по-вашему, я кончу теперь?!

— А вот это, мой дорогой Персеюшка, целиком и полностью зависит от вас. Как себя поведете, то и заимеете. Я, видит Вишну, свое слово сдержал. Благодаря мне вы сделались пассажиром того самого паровоза из революционной песни, который вперед летит, без остановок. Все, что от вас требуется — не дергать стоп-кран, за это у большевиков — вышка. Вот и держите руки при себе, не мешайте паровозу доставить нас, куда полагается!

— Не помню, когда говорил вам, будто хочу въехать в Колыбель на вашем гребанном революционном бронепоезде…

Гуру пожал плечами.

— Вы или въедете, как надо, или вас ссадят на полном ходу, причем, ногами вперед. Иного — не дано! Еще, правда, могут в топку сунуть, чисто ради разнообразия, млять! Я не шучу, Персей. Если то-шо, как выражается боцман Извозюк, церемониться с вами никто не станет, пристукнут без сантиментов, и дело с концом. Шпырев рук пачкать не будет, даст Сварсу отмашку, и тю-тю! А тому вас, и любого вообще, прихлопнуть, что высморкаться! Он же профессиональный уголовник, я же вас предупреждал уже!

***

— Что будем делать, отец? — спросил Генри.

— Я схожу, поговорю со Шпыревым, а ты подождешь меня тут.

— Я с тобой! — всполошился сын.

— Об этом и речи нет — отрезал я.

— Я в каюте с ума сойду!

— Не сойдешь. Займись картиной, которую попросил нарисовать Шпырев. У тебя, кстати, эсминец получился великолепно. Осталось волны дорисовать…

Оставив сына, я выглянул в коридор. Там не было ни души. Аккуратно притворив дверь, я прошагал к лестнице, свернул за угол и начал подниматься по ступеням. Успел сделать десяток шагов, когда сверху загремели тяжелые башмаки. Минута, и дорогу мне преградил отряд вооруженных матросов, которым командовал Сварс. Мы остановились при виде друг друга. Моряки глядели на меня хмуро, их лица выражали мрачную сосредоточенность. Как у высеченных из камня истуканов с острова Пасхи. На рябой физиономии Сварса, тоже неулыбчивой, к слову, читалось удовлетворение. Как будто они спускались за мной, и я лишь упростил им задачу. Я сделал еще один шаг. Матросы молча скрестили винтовки у меня перед носом. Сварс поправил монокль.