Но ей не пришлось бы испытывать невыносимо-жгучего чувства вины. Люди в «Газели», погибшие от того, что маково-красный «ауди» шарахнулся прочь от смерти перед самым бампером панелевоза, – были на ее совести.

Во всяком случае, она так считала. И не пыталась смазать в себе это ощущение другой точкой зрения трагедии, снимающей с души часть (а то и отмывающей добела) вины. «А что? Я должна была таранить тягач, жертвуя собой? Это бессмысленно!», «Будь на моем месте другой, он поступил бы точно так же», «Все уже случилось, какой смысл рыдать, если ничего не исправить», «Меня ведь тоже могло раскатать в лепешку!»

Марго знала: как бы там ни было, именно она обогнала развозку. Именно она подрезала панелевоз. Об стоятельства значения не имеют. Семь трупов. Семь человек, которые не вернутся домой, к своим близким.

Все что она теперь может сделать – помочь семьям погибших. Неважно – в открытую ли, анонимно, но – помочь. Если они нуждаются в этой помощи и примут ее. Тем более что у Маргариты Георгиевны Гравицкой, владелицы налаженного и рентабельного бизнеса в сфере развлечений, такая возможность есть.

Но сейчас у нее осталось еще одно, сугубо личное дело. Требующее обязательного завершения.

– Сколько я здесь нахожусь? – Голос Марго окреп, и врач удивленно моргнул: он не ожидал, что пациентка так быстро вернется в нормальное состояние. – Сколько?!

– Почти два дня. В кому впали, к счастью – ненадолго. Организм у вас, прямо завидую…

– Я ухожу. Прямо сейчас.

Рита села, протянула женщине руку, к которой тянулась трубочка капельницы: избавляйте. Медсестра не тронулась с места, определенно ожидая распоряжения доктора. Тот озабоченно нахмурился:

– Но вам бы еще…

– Я – ухожу. Какие-то бумаги, счета, что там требуется подписать – готовьте в темпе. Срочность оплачивается. И вызовите мне такси.

Эскулап капельку помедлил, будто желая возразить, и согласно опустил веки:

– Вера, Маргарита Георгиевна уходит. Помогите ей собраться.

Женщина беспрекословно шагнула к Марго…

Полдюжины встроенных сильных настенных светильников схарчили подвальную темноту, и лежащий на боку мужчина лет тридцати поднял голову. Сощурился, привыкая к свету после нескольких десятков часов мрака, посмотрел на Риту, стоящую в нескольких шагах от него. Марго встретила взгляд неожиданно красивых, чуть раскосых, чарующе-голубых глаз.

«Живой…»

Она наконец-то смогла избавиться от дичайшего душевного напряжения последних двух часов, которые ушли на соблюдение необходимых формальностей в клинике и дорогу домой.

Человек резко тряхнул головой, невнятно, но яростно замычал сквозь торчащий во рту кляп. Маргарита продолжала смотреть на лежащего, не выказывая никаких эмоций. Они обязательно будут позже, не может статься, чтобы их не было…

Мычание повторилось – злее, дольше. Не обращая внимание на запах дерьма, Рита подошла к лежащему и принялась освобождать его от кляпа. Она знала, что человек не сможет причинить ей вреда. Ножные и ручные, сделанные по спецзаказу, кандалы, ключи от которых были только у нее, исключали возможность освобождения. От скованных за спиной рук к вмурованной в стену скобе тянулась короткая, массивная цепь, позволяющая только лежать или сидеть.

Рита должна была увидеть мужчину еще в тот день, когда на трассе «М10» оборвался жизненный путь двенадцати человек. В подвал его доставили спящим, он должен был проснуться чуть позже возвращения Маргариты, состоявшегося на двое суток позднее, чем планировалось.

Эти сорок с лишним часов он провел в темноте, голодный, без воды, не имея возможности полноценно двигаться, справляя нужду под себя. Неизвестно, насколько мужчина пребывал в неведении касательно того, куда он попал и что с ним будет, но Риту это волновало меньше всего.

Она совладала с застежкой кляпа, освободила рот пленника, отошла метра на полтора. Ограниченность в движениях не исключала вероятности какого-нибудь поганого сюрприза – лучше не рисковать.

– Ты кто?! – Мужчина жадно рвал ее глазами.

Он не попросил пить или еще чего-нибудь, словно какая-то внутренняя одержимость начисто вытеснила все будничные желания. Рита не сомневалась: освободись он от кандалов, и станет рвать уже по настоящему – руками, зубами… Долго, безостановочно, пока не наступит пресыщение страданиями жертвы.

Она безмолвно смотрела ему в лицо: напряженное, волевое, в чертах которого имелась определенная аристократичность. Но первое впечатление напрочь губила еле уловимая примесь порочности, от которой любой здравомыслящей женщине следовало держаться подальше. Даже не порочности – гнили, мертвечины.

Но подобную порчу может распознать более-менее повидавший жизнь человек, и то – не каждый. А откуда взяться такому опыту у восемнадцатилетней девушки…