Он сказал об этом лишь раз. Всего лишь раз, но она запомнила слова того разговора на всю жизнь, как губка, впитывающая влагу, они засели в ее памяти, словно комок невыплаканных слез в горле. Она могла бы и сейчас дословно воспроизвести все, что он тогда говорил. И его слова, эти острые кинжалы, впивались в плоть, пронзая ее насквозь. И в них не было ни слова лжи, все они были истинны, но оттого острее осознание, оттого больнее и унизительнее было слышать их и признавать правоту.

Но она совершила ошибку, роковую, глупую, бездумную, разрушительную по своей силе ошибку.

В тот момент, когда сделала себя жертвой обстоятельств. Жертвой той вины, за которую должны были расплачиваться оба. Максим не ждал от нее этой жертвы, не требовал признания вины, он не просил ничем жертвовать, но она пошла на жертву добровольно. И невольно сделала его жертвой обстоятельств. В тот момент, когда он, как загнанный зверь, метался в клетке, которую называли семьей, не зная, почему все рушится прямо на глазах, куда идти дальше и ждет ли его что-то впереди, разве мог он благодарить ее за эту жертву?! Он мог лишь бессильно смотреть на то, как прежний мир ускользает сквозь пальцы.

Ей не следовало прятаться за маской вины и опускать глаза, опасаясь увидеть гневный взгляд. Ей нужно было воспротивиться, заговорить, не предавать себя анафеме и бороться за счастье. Но она не смогла. Тогда — не смогла. И спустя годы, она тоже не смогла. Она отступала, отступала, отступала… До тех пор, пока не поняла, что больше отступать некуда. И до того момента, пока не осознала, что не была виноватой настолько, чтобы платить за ошибку всю жизнь.

Как много лет потребовалось на то, чтобы расставить по полочкам прописные истины!?

Девять лет не прошли бесследно, они оставили на ней незаживающее клеймо. Но стоило ли ей винить Максима в том, что он таил в душе обиду? Смела ли она обвинять его в том, что он такой, какой есть, и она приняла его именно таким?! Имела ли она право требовать прощения!? Могла ли надеяться на то, что это прощение когда-нибудь получит?!

Боже, она так хотела, чтобы он понял, чтобы он простил, она надеялась на это… Надеяться было нельзя. Слепая вера и глупая, безрассудная надежда только отравляют. И с каждым днем становится все тяжелее, все больнее. Все отчетливее день ото дня осознание того, как все неправильно. И больнее оттого, что сделать с этим ничего нельзя.

Тогда, девять лет назад она была глупее, она была слабее. Боже, она и сейчас была слабой, слабой в своей любви, но тогда она могла многое принять за чистую монету. Она верила тем истинам, которые он говорил, а не тем, что открыла сама. И в этом тоже была ее ошибка. Она слепо верила тому, что он говорил, поэтому вынудить ее признать, как истину, что виноватой является она, ему не составило труда. Хотя у него никогда такого намерения и не было. Единственный раз, единственный разговор, в котором они упомянули об этом, один лишь раз поговорили о том, что ломало, что убивало изо дня в день. А потом… не решились, не отчаялись, испугались, отступили, не забыли — помнили, но молчали. Два безумца!

Он больше не обвинял, но она винила себя. Он старался не причинять боль, но причинял ее, с каждым новым днем все больше разрушая то, что когда-то называли идеальным. Он не понимал, куда идет, а она не понимала, зачем следует за ним, если знает, что эта дорога ведет в никуда. Два глупца!

Бессмысленно и слепо шли навстречу смерти, так и не спросив друг друга, а следует ли туда идти!?

Единственный разговор девять лет назад изменил многое для ее израненной и впечатлительной натуры.

Она боялась его прихода тогда. Александр Игоревич сказал, что поговорит с Максимом, и с того самого момента она боялась встречаться с ним лицом к лицу. Что он подумает? Что скажет? Боже, страшно даже подумать! Он будет винить ее, и будет прав. Самое страшное и заключалось в том, что у него было это право на обиду, на вину. Она сама вручила ему это право.

Вот была ее еще одна роковая ошибка! Она позволила винить в случившемся лишь себя, снимая всякую ответственность за произошедшее с мужчины, которого отчаянно любила, которого боготворила.

Ошиблась. Снова ошиблась! Совершила самоубийство в тот самый миг, когда возложила на свои хрупкие плечи весь груз вины и боли. И несла этот груз долгие девять лет.

Она не видела его несколько дней. И в эти дни безумные мысли воспаляли ее сознание мучительными фантазиями. Она не могла спать, у нее была бессонница. Она почти не ела, в рот не лез ни кусочек. Она много плакала, оплакивая, наверное, свою дальнейшую жизнь, и все время думала о нем.

Максим знал правду. Он знал правду уже несколько дней. Но не позвонил ей, не пришел, не сообщил о том, что решил делать дальше… Он словно бы растворился, исчез, замкнулся в себе.