Шрифт:
– Ого... Народ, гляньте-ка, на Кинг-Конга…
Андрей тоже выглянул из-за своего шкафчика и обомлел. У этого семидесятилетнего старика была фигура пятидесятилетнего атлета. Грудь колесом, великолепно проработанный пресс, без каких-либо намеков на жировые отложения, мощные бицепсы и роскошные широчайшие мышцы спины. По дороге в душевой зал, проходя мимо бригадира Богдана Завьялова, Степаныч неожиданно схватил его правой рукой на пояс, левой – за правую руку и легко, как пушинку, оторвал от пола:
– Хочешь называть меня Кинг-Конгом? Называй, разрешаю. Но так, чтобы я этого не слышал. Я не знаю, что такое Кинг-Конг, но мне не нравится это слово. Понял, сынок?
Застывший в воздухе, и, вмиг побледневший Завьялов, кивнул. Старик поставил его на пол и зашагал в душевой зал. Больше никто не проронил ни слова.
…После работы Божко заехал домой, переоделся, и, прихватив пакет с едой, приготовленный мамой, поехал в больницу. Уже подходя к четвертому корпусу, Андрей с удивлением увидел со спины знакомую фигуру Кинг-Конга:
– Степаныч, ты, что ли? Приболел?
– А-а-а… Начальник. Добрый вечер. Да нет, не приболел… Просто колени совсем замучили - артроз. Вот, посещаю физиопроцедуры. А ты какими судьбами здесь? Родители?
– Нет, с ними все в порядке. Жена…
– Жена? Что-то серьезное?
– Да… Очень… Настолько серьезно, что необходима операция в Австрии.
– Ничего себе! В Австрии? Так ты скоро едешь?
Андрей пожал плечами:
– Вряд ли. Денег недостаточно. Не хватает еще почти пятьдесят тысяч евро. Все, что можно было продать – продал. Родители уже свою квартиру заложили и ко мне жить переехали. У тещи в трех комнатах – восемь человек. Значит, остается теперь и свою квартиру продать. Ну и машину.
– А жить-то где будете?
– Не знаю… Но Бог поможет. Надеюсь только на него… Ты, это, Степаныч… - Андрей вытянул из кармана деньги и, отсчитав несколько купюр, протянул их старику:
– Вот, возьми. Мы с тобой не верблюды и обедать надо каждый день.
Старик почесал небритый подбородок:
– Тебе сколько лет, сынок?
– Тридцать два. А что такое?
Степаныч покачал головой и глаза его повлажнели:
– Народ зовет вас потерянным поколением… Слава Богу, не всех мы потеряли. Не всех…
Он резко развернулся и зашагал прочь.
Андрей вошел в четвертый корпус, надел бахилы, подошел к белой двери с табличкой "Палата №17" и, приоткрыв ее, просунул голову вовнутрь:
– Здравствуйте, самые чудесные женщины в мире! Можно войти?
– О-о-о! Божко! Привет! Входи! Скучно без тебя!...
В семнадцатой палате лежали самые тяжелые. Почти обреченные. И дух этой обреченности царил в самом воздухе палаты №17. И Божко, прекрасно понимая, как этим угасающим женщинам нужна поддержка извне, всеми способами, как мог - разгонял этот дух обреченности. Бесконечно рассказывал анекдоты, по-доброму острил над каждой из пяти женщин, а порой и откровенно пошлил на интимные темы. При этом он четко понимал, что так и только так нужно было доказывать им, стоящим на грани жизни и смерти, что они пока еще з д е с ь. А раз з д е с ь, то значит, что они такие же полноценные женщины, как и все остальные женщины вокруг. И им тоже необходимы шутки, комплименты и развлечения. Проходя мимо кровати самой старшей по возрасту - тети Гали - Андрей остановился:
– Вы сегодня удивительно хороши! Позвольте в знак признательности и восхищения вашей красотой, мадам, я … вынесу вашу утку!
Стены палаты вздрогнули от хохота!
– Вот это да!....
– Божко, раньше мужчины в знак признательности дарили женщинам цветы, а теперь утки выносить стали?
Андрей развел руками:
– Ха!… Цветы… Цветы каждый дурак купить может! А вот утку вынести – только пылко влюбленный и очень преданный!.. – он прошел в глубь палаты, к окну, где лежала его Султание и склонившись, поцеловал ее в губы:
– Селям, джаным… Мен сени севем…
Ее роскошные рыжие волосы были раскиданы по подушке. Ее огромные карие глаза хранили в себе одновременно и страх, и надежду, и любовь:
– Здравствуй, родной… Я тоже люблю тебя. Как Эмир, как Муратик?
– Хорошо. Дети в порядке. Вчера вечером, правда, немного поссорились, но все в итоге закончилось миром…
– Привезешь их в субботу?
– Обязательно.