Ходанович посоветовал Вере Андреевне Харитоненко пригласить меня в качестве преподавателя математики: Зёрнов-де из хорошей семьи, работает в университете – это импонировало Харитоненко гораздо больше опытности какого-нибудь учителя среднего учебного заведения. А меня Ходанович предупредил, чтобы я запрашивал за уроки побольше, сказавши, что 10–12 рублей за час не будет много, и чем больше я запрошу, тем ко мне будет больше уважения. Однако при переговорах я как-то постеснялся такой суммы и назначил по 7 рублей 50 копеек за час – тоже хорошая цена. Я в месяц получал, таким образом, рублей полтораста, по тем временам – немало [14] .

С Ванькой я занимался две зимы и потом уговорил В. А. Харитоненко отдать его в гимназию Поливанова {270} . Ванька был неплохим мальчиком, но обучение дома и чрезмерное богатство портили его. Его тютар (воспитатель) англичанин Бенсон часто разговаривал со мной и жаловался на «систем-синч», или, лучше сказать, полное отсутствие системы в воспитании Ваньки – он делает, что хочет: хочет – учит уроки, хочет – не учит. И никакого ограничения в трате денег. Ванька являлся в магазин и выбирал, что ему нравилось, магазин всё присылал на дом, а счёт направлялся в контору, которая и оплачивала его. Вероятно, в такого рода операциях, которые производил не один Ванька, заинтересована была и контора.

Харитоненки имели чудесный дом на Софийской набережной, против Большого Кремлёвского дворца. Теперь этот дом принадлежит Наркоминделу и, говорят, служит для помещения высоких представителей иностранных держав, посещающих Москву {271} .

Ванька обучался игре на скрипке у И. В. Гржимали (не знаю уж, сколько тот за это брал – верно уж не по 7 рублей 50 копеек), уроки проходили ежедневно, но Ваньку возили на дом к Гржимали. Каждый день после моего урока подавался экипаж и наследник миллионов ехал к Гржимали.

У Ваньки была отдельная довольно большая классная комната. Как-то я прихожу и застаю такую картину: Ванька из духового ружья расстрелял превосходно сделанную игрушку – большую корову из папье-маше, обклеенную замшей. Мне просто жалко стало такой великолепной игрушки. Мы хотя и жили в достатке, но достаток нам давался не даром. Я старался, помимо правил и теорем алгебры и геометрии, внушать Ваньке и демократические принципы. Не мастер я был читать такие поучения, но всё же убеждал мальчишку, что если он сам уже не играет такой игрушкой, то чем коверкать её, лучше отдать другим детям, у которых таких игрушек нет. Я часто, если Ванька не приготовил урока, читал наставления, что всякий человек должен работать, что Ванька не должен рассчитывать на беспечную жизнь благодаря богатству родителей – мало ли что может случиться и ему придётся вести трудовую жизнь. И вот однажды (старики Харитоненки находились за границей, и Иван особенно заленился) прихожу и вижу – у Ивана глаза как фонари нарёваны. Оказалось – получена телеграмма из Сум, что весь громадный завод сгорел. Ванька решил, что мои предсказания сбылись и он теперь нищий и должен тяжёлым трудом добывать себе кусок хлеба. Я его не разуверял, и уроки некоторое время готовились более аккуратно. Фирма же от пожара не пострадала: завод был застрахован в русских и заграничных страховых обществах. Злые языки даже говорили, что оборудование завода устарело и пожар был весьма кстати. Не знаю, вспомнил ли меня Ванька после революций 1917 года; не знаю даже, что сталось со всей семьёй {272} .

Я бывал здесь не только на уроке. Как-то на семейном вечере Ванька играл перед небольшой публикой в квартете: И. В. Гржимали, так сказать, демонстрировал успехи своего ученика. Недаром же он занимался с ним каждый день. Ванька участвовал в каком-то маленьком квартете Гайдна, а потом я заменил его. Первую скрипку, разумеется, играл Иван Войцехович, а я вторую. Мне было очень приятно поиграть вместе с таким мастером. Потом я два раза слушал у Харитоненок французский квинтет на старинных инструментах. Один раз французы играли перед маленькой компанией семейных Харитоненок и близких знакомых, к числу которых был причислен и я, другой раз было много приглашённых из именитого купечества и аристократии. Каждое собрание у Харитоненок сопровождалось хорошим угощением. На большом вечере шампанское лилось рекой – весь вечер до ужина действовал буфет с чудным крюшоном (шампанское с ананасами). Затем – шикарный ужин {273} . Стояла зима, но в громадных вазах были живые цветы; мужчины во фраках, дамы в вечерних туалетах, красавица графиня Клейнмихель [15] . За ужином я сидел рядом с одним из исполнителей, кажется, с Казодезюсом, и, сколько мог, разговаривал с ним по-французски. П. И. Харитоненко был очень доволен и сообщил гостям, что французы согласились играть только в двух частных домах – у царя и у него. Когда же речь заходила о его дочерях, то Павел Иванович непременно говорил: «Моя дочь княгиня такая-то…» – перечисляя все её титулы.

В жизни Харитоненок было много всего. Ходанович рассказывал: приехал в Москву знаменитый скрипач Изаи. Ванька как скрипач непременно должен был его послушать, но по молодости лет на вечерние концерты его ещё не брали. Так Изаи пригласили на дом. Не знаю, был ли устроен большой вечер или Изаи играл в семейной обстановке, но контора уплатила ему за этот визит 3000 рублей – сумму неслыханную [16] .

Мне ещё раньше приходилось бывать и в другом богатом купеческом доме – у Василия Алексеевича Хлудова. В молодости он был знаком с маминой семьёй и, возможно, ухаживал за тётей Анной, имевшей много поклонников. Один из его сыновей, мой ровесник Флоря, студент Технического училища, был тоже скрипач.

Знакомство между мамой и Василием Алексеевичем давно прервалось, но когда я был студентом, он приехал к нам в Шереметевский переулок и просил, чтобы хотя бы я продолжил бывшее знакомство. Я изредка бывал в чудесном особняке Василия Алексеевича в Хлудовском переулке. Самым интересным был сам Василий Алексеевич – он интересовался самыми разнообразными вещами. У него бывали любопытнейшие спиритические сеансы; в зале стоял настоящий орган, на котором играл сам хозяин; у него я встретил скрипичного мастера Лемана, инструменты которого высоко ценились и до сих пор ценятся.

Я пригласил Лемана к нам на квартет, в котором участвовал К. А. Кламрот. Леман явился во фраке. Он принёс скрипку своей работы, ещё не лакированную. На ней я и играл квартет. Леман был большой знаток инструментов, но казался либо жуликоватым, либо не совсем нормальным. Он, например, уверял, что великие мастера, как Страдивари и Амати, являются ему во сне и учат его, как делать скрипки. Он даже написал об этом маленькую книжку {274} .

Был у Василия Алексеевича на большом вечере, который он устроил по поводу женитьбы своего племянника Арсения Морозова. Меня больше всего поразило количество бриллиантов, которыми была украшена молодая. На груди у неё был целый иконостас из бриллиантов.