Обыкновенной формой приношений было приношение для совершения Вечери любви. Члены общины приносили свои дары большей частью натурой, и из них требующаяся часть хлеба и вина выделялась для евхаристии, а остальное шло в пользу духовенства и бедных. Имена жертвователей записывались на таблицах, так называемых диптихах, и поминались в молитве. За умерших дары приносили их родственники в день поминовения их, – обычай, который поддерживал живую и постоянную связь между настоящей и загробной общиной. Сами усопшие этим как бы продолжали служить общине. Затем делались приношения при особых обстоятельствах – по случаю радостных событий, в день крещения и т. д.

Попечением общины призревались бедные и особенно вдовы. Ап. Павел прилагал особые попечения о них и давал особые правила для выдачи им пособий. Если они действительно вели честную вдовью жизнь, то они пользовались высоким почтением в общине и попечениями до самой кончины, за что они в свою очередь должны были оказывать общине услуги, например, в воспитании детей. Бедные сироты воспитывались под надзором епископа именно вдовами. Мальчики учились ремеслу и получали, по достижении известного возраста, необходимые ремесла для занятия; девицы, в случае если они не давали обета оставаться в девстве, вступали в брак с своими христианскими собратьями. Часто принимались и выбрасывавшиеся язычниками дети, которых иногда бывало много, и по-христиански воспитывались вместе с другими сиротами. Христианская община принимала участие в них и в последующей жизни, в случае если их положение было особенно тяжелым и опасным для их христианской веры и христианской жизни, и вообще помогала им устроиться в жизни.

Таким образом, любовь к ближним была знаменем всей жизни христиан, и по этому именно знамени все могли узнавать, что это люди не от мира сего, а именно сыны Царства Божия на земле, ученики Христа, провозгласившего заповедь о любви.

Хотя любовь не только к ближним, но и к врагам была главной заповедью, которую проповедовал Христос и Его апостолы, но древний языческий мир, закосневший в холодном себялюбии, не хотел понять этой заповеди и уступить место тем, которые осуществляли ее в своей жизни. Те начала, которыми жил древний языческий мир, были столь же противоположны началам христианства, как вода и огонь. При столкновении их по необходимости должна была начаться борьба. Сам Спаситель ясно предсказывал об этом, когда Он говорил своим ученикам: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». Он не скрыл, какая борьба предстояла Его ученикам, борьба на жизнь и смерть. «И будете, – говорил Он, – ненавидимы всеми за имя Мое. Возложат на вас руки и будут преследовать вас. Будут отдавать вас в судилища, в синагогах своих будут бить вас. И убивающий вас будет думать, что он совершает этим службу Богу». Все это так именно и было, да и не могло быть иначе, потому что языческий мир был царством греха, властвовавший в нем князь мира сего невольно почувствовал для себя в христианстве разрушительную силу, которой он неминуемо должен был уступить свое господство, сокращавшееся по мере распространения Евангелия, как благовестия об искуплении человечества от рабства греху и смерти.

Христианство с самого начала выступило с ясным сознанием, что ему предстоит покорить себе мир. Апостолы помнили, что они посланы были Господом проповедовать всем народам, крестя их в новую веру, и они самоотверженно исполнили великое поручение. С чудесной быстротой христианство перешло за пределы Палестины, начало распространяться среди язычников, сначала в Антиохии, откуда великий апостол народов пронес благовестие о нем из города в город через всю Малую Азию в Европу, в Грецию и оттуда в самую столицу мира – Рим. С такой же быстротой христианство было распространено другими апостолами на восток, север и юг, до Вавилона, берегов Черного моря и Александрии, так что к концу апостольского века все громадное Римское государство было покрыто сетью христианских общин, живших между собой в самом тесном единении, а в самом Риме, по свидетельству Тацита, уже ко времени гонения Нерона, христиан было «огромное множество». Причиной такого быстрого распространения была как боговдохновенная ревность христианских проповедников, которые, как орлы крылатые, пронеслись по всему миру с своим чудесным благовестием, так и само состояние языческого мира, томившегося от неверия и нравственного растления и жаждавшего возрождения. На призыв христианства сразу же откликнулись все труждающиеся и обремененные, особенно в низших классах, из которых главным образом и составлялись первые христианские общины, хотя в непродолжительном времени в церкви стали появляться и лица из высших классов, и даже члены императорского дома. Но эти обращенцы были все-таки лишь отдельными избранниками, а остальной мир в своей необъятной массе оставался совершенно чуждым христианству и относился к нему не только с презрением, но и с враждой, которая возрастала в кровожадную ненависть по мере самых успехов христианства.

Христианство по самой своей сущности было столь необычным и новым явлением и так не согласно было с теми воззрениями, которыми жил древний языческий мир, что язычники в своей массе решительно не способны были понять его. Для них прежде всего совершенно непонятным было уже духовное богопоклонение христиан. Без храма и идолов, без жертвенников и жертвы язычник не мог представить себе религии. Так как у первобытных христиан богослужение совершалось «в духе», т. е. без внешних церемониальных форм, то язычникам казалось, что они совсем не имели и не признавали Бога. Правда, они знали, что христиане говорили о каком-то невидимом, вездесущем Боге. Но для язычников это было непонятно.

В одном христианском сочинении, написанном Минуцием Феликсом в защиту христианства, выведен язычник Цецилий, который, защищая язычество, высказывает взгляды, общие в то время всему языческому миру. По поводу учения христиан о невидимом и вездесущем Боге он восклицает: «Какие нелепости воображают себе христиане! О Боге, которого они не видят и никому не показывают, они рассказывают, что Он приходит и уходит, знает и судит дела людей, их слова и даже тайные помышления. Они делают из Него какого-то шпиона, неутомимого сыщика, который постоянно в движении. Но как же Он может заниматься каждым человеком в отдельности, если Он сразу занят всеми? Или как может Он заботиться о всех, если Он всецело предан каждому отдельно?» Невидимый Бог в глазах язычников совсем не был Богом. Поэтому христиане казались им совершенными безбожниками и нечестивцами. «Долой безбожников!» – такой крик постоянно раздавался среди черни во время гонений на христиан. Если же они и допускали, что у христиан был свой Бог, то в отношении их рассказывались все те нелепости, которые приписывались иудеям, именно будто они поклонялись голове осла. Во втором веке было довольно распространено изображение, представлявшее фигуру человека с ослиными ушами, в тоге и с книгой в руках, и надпись гласила: «Это Бог христиан». Недавно в развалинах императорских дворцов в Риме, в одном месте, которое, видимо, служило караульней для часовых, найдено грубо начерченное углем на стене изображение, которое представляет висящего на кресте человека с ослиной головой, и под ней стоит надпись, сделанная плохими греческими буквами: «Анаксамен молится своему Богу». Ясно, что это была насмешка солдат-язычников над своим товарищем из христиан.

Такие грубые религиозные понятия, как казалось язычникам, только и были возможны в той общине, которая состояла, по их мнению, из подонков общества, разных безместных ремесленников и беглых рабов. Отсюда всякий образованный язычник относился к христианству с высокомерным презрением, которое переходило в отвращение вследствие того, что будто бы у христиан с грубой религией соединялась самая безнравственная жизнь. О них рассказывались чудовищные вещи. Их тесную связь между собой, их братскую взаимную любовь, их крепкую привязанность друг к другу – даже до смерти – язычники никак не могли объяснить себе иначе, как предположением, что они принадлежали к тайному преступному союзу, вступление в который будто бы сопровождалось страшной клятвой и ужаснейшими обрядами. В своих собраниях на Вечерях любви, как с ужасом рассказывали язычники, христиане ели человеческое мясо и пили человеческую кровь. Во время подобной ужасной Вечери, рассказывалось далее, они пьянели, гасили свет, и в наступившей темноте наступал самый отвратительный разврат и совершались самые гнусные оргии. Замечательно, что эти нелепые слухи находили доверие даже среди образованных язычников, и отголосок их заметен даже в сочинениях знаменитого историка Тацита.

Но и помимо этих слухов, нелепость которых неизбежно должна была обнаружиться с течением времени, христиане все-таки были ненавистны язычникам уже потому, что они, на их взгляд, были чужды всего великого, прекрасного и благородного, враждебны всякой гуманности и явные человеконенавистники. Так как происхождение самой их религии коренилось в варварстве и невежестве, то они, естественно, по мнению римлян, презирали всякую науку и всякие искусства.

Их учители, как утверждал впоследствии известный противник христианства Цельс, будто бы проповедовали: «Смотрите, чтобы никто из вас не предавался науке, лукава наука; наука удаляет от здравия души, от мудрости своей погибают люди». Так как христиане удалялись от общественной жизни, не принимали участия в удовольствиях язычников, не разделяли их интересов, то они считались негодными для жизни, как темный и боящийся всякого света класс людей. Жизнь их казалась язычникам безотрадной и мрачной. Забота христиан о спасении души была, на взгляд язычников, верхом безумия. Она была не только не понятна для них, но и положительно казалась им смешной, и таким образом христиане в их глазах были в одно и то же время и самыми неразумными, и самыми жалкими из людей, так как они ради неизвестного будущего, с целью избежать воображаемой муки и достигнуть воображаемого блаженства, отказывались от несомненных благ настоящей жизни. Издеваясь над верованием христиан в загробную жизнь и воскресение, Цецилий восклицал: «Ведь вы, несчастные, не восстанете опять и в то же время не пользуетесь жизнью теперь».