Нет, в самом Инкоу мятежников было относительно немного; по данным разведки, в той же столичной провинции Чжили бойцов «Кулака во имя справедливости и согласия» насчитывалось порядка ста тысяч. Но вот Мищенко от этого было никак не легче. Нет-нет да и проходили ихэтуани по улицам, громким барабанным боем извещая, что дни длинноносых сочтены, а значит, совсем скоро всеобщая «Гармония и Справедливость» таки наступит.

И уж совсем не нравилось Павлу Ивановичу, когда ихэтуани начинали демонстрировать свои боевые качества. При огромном скоплении наивного и простодушного китайского народа парни, а порой и перезрелые старцы вдруг начинали крушить голыми руками доски и черепицу, а затем выстраивались в ряды по восемь и препотешно, с проворотами и другими финтами подпрыгивали на месте, отчаянно вопя по-кошачьи.

Понятно, что китайцам это «цирковое представление» нравилось, и они даже начинали подумывать о том, что, возможно, ихэтуани правы и был бы силен дух, а уж продавших души дьяволу иноземцев они как-нибудь изгонят. И вот это бесило Павла Ивановича более всего настолько, что он едва удерживался от того, чтобы выловить два-три десятка этих чертовых «боксеров» да и выпороть нагайкой на базарной площади – прилюдно!

Наверное, он так бы и сделал, если бы не полковник Гернгросс. Будучи начальником всей Охранной стражи Восточно-Китайской дороги, Александр Алексеевич все время, порой по самому пустячному поводу, связывался с Петербургом, и, само собой, почти европейская столица мгновенно открещивалась от всякой там «азиатчины».

Они там, в Петербурге, даже не представляли себе, что здесь, на краю света, азиатчина и была самой жизнью и, чтобы вытравить ее до конца, чтобы выучить диких китайцев хотя бы простейшей православной молитве, пришлось бы ждать лет сто или поступить вполне по-азиатски, то есть беспощадно вырезать самых тупых и упрямых и именно этим вразумить оставшихся.

В общем-то, к тому все и шло, и не только Мищенко, но и Гернгросс, и даже петербуржцы понимали: однажды ступив на эту землю, Россия уже не уйдет отсюда никогда. «Желтороссия» с диковинным названием Квантун обязана была стать российской – и по духу тоже.

Курбан напряженно следил за тем, как выскочили из сарая и побежали к фанзе расстрелявшие людей Семенова и Кан Ся хунгузы; как они взвыли, оплакивая вырезанных и сложенных у стены «братьев»; с какой ненавистью добили раненых полицейских и казаков. А потом наступила его очередь.

Едва хунгузы, бросив убитых, скрылись в предрассветных сумерках, он вышел из укрытия и, не теряя драгоценного времени, съехал на заду в ложбину. Перевернул замершего на снегу поручика и приложил ухо к груди. Сердце еще стучало.

Курбан тщательно ощупал припорошенное снегом недвижное тело и недовольно крякнул: пуля в плече, еще одна в предплечье, а обе ноги переломаны в голенях.

«Надо его к русским тащить…» – подумал он.

Нет, вытащить пули и срастить переломы он мог и сам – было бы время, но вот времени как раз было – в обрез. И Мечит, и все, кто стоит за ней, напряженно ждали, когда поручик начнет исполнять возложенную на него божественную функцию, а для этого Семенов должен оказаться среди своих.

Курбан глянул на лежащего рядом окровавленного Кан Ся, на всякий случай обшарил его карманы, достал имперское служебное удостоверение, нетолстую пачку денег и наткнулся на спрятанную за пазухой перепачканную кровью бумажную папку. Вытащил, развернул и обомлел. С первой же страницы на него смотрело лицо Семенова.

Неведомый художник изобразил поручика точь-в-точь, а мазки были так тонки, что как шаман ни приглядывался, а следов кисти так и не обнаружил. По спине Курбана пробежал противный холодок; более всего эта приклеенная к бумаге тоненькая картинка напоминала навеки застывшее зеркальное изображение.

«Магия! – понял он. – Надо взять!»

Он сунул папку и все остальное за пазуху, аккуратно застегнул все до единой пуговицы и, поднатужившись, взвалил обвисшее тело поручика на плечо. Шаману предстоял о-очень долгий путь.

Очередной доклад начальника Охранной стражи КВЖД полковника Гернгросса министр финансов Витте читал с тревогой. Всего за пару месяцев, начавшись в Чжили и Инкоу, пожар народных волнений охватил почти весь Китай.

Уже с 1 по 14 января 1900 года на Южно-Маньчжурской линии произошла целая серия столкновений – где недовольные расчетом китайцы избили конторщика, где убили сторожа и украли стройматериалы, где обстреляли казачий пост… А в середине февраля жители деревни при станции Сыпин вдруг изгнали всех рабочих из карьера, подняли флаг, поставили своего часового и принялись обстреливать каждого русского, пытавшегося пройти к месту работ. Благо Мищенко сообразил договориться с местным монгольским князем, и бунт был мгновенно подавлен. Впрочем, так легко обошлось только здесь…

Русские законы, действующие по всей линии отчуждения КВЖД, порой прямо противоречили китайским – уже в метре от условной границы. И уж поводов, чтобы взорвать это противоречие, теперь хватало. Сельские ополченцы, частенько прикрываясь указаниями местных чиновников, арестовывали и избивали русских инженеров, рабочих и казаков. Охранная стража этого не спускала. И в результате дошло до того, что в конфликты прямо ввязывалась даже китайская регулярная армия.

Витте поморщился: порой смертями заканчивались до обидного нелепые недоразумения. Так, стоило солдатам Поднебесной арестовать в Куанчэнцзы работающего на русских китайца, как постоялый двор с охраняемым арестантом немедленно взяли штурмом одиннадцать бравых русских казаков. Как результат десять трупов: трое наших и семеро китайских. И уж в такой атмосфере появление призывов и листовок подрывного характера было почти закономерно.