В центре двора находился мраморный фонтан, накрытый куполом, который поддерживали цилиндрические колонны, украшенные цветными вставками. Вокруг него росли высокие пальмы, чьи кроны закрывали его от солнца. Огромный четырехугольный двор являл собой привлекательную картину простоты, красоты и покоя. Вместе с Аллахом им правила тишина. Конечно, было слышно щебетание и пение птичек, которые давно уже устроили гнезда под арочной крышей и среди резных капителей колонн, но их непрерывная успокаивающая музыка была чудесным фоном для царящего безмолвия. Рядом с фонтаном находился небольшой бассейн со свежей водой, куда пернатые певцы садились, чтобы почиститься и утолить жажду. Они бросались в него и, разбрызгивая воду, совершали омовения, подобно правоверным мусульманам, каковыми они и являлись. Затем птицы улетали, чтобы продолжить традиционное занятие – присоединить свои голоса к общему хору.

Яркое утреннее солнце то тут, то там пронзало лежавшие в открытом дворе густые тени. Бездельники смотрели на меня, и в глазах их вспыхивал вопрос, который они быстро выбрасывали из головы как не стоящий умственных усилий, а затем продолжали предаваться сладостному ничегонеделанию. Картина, которую я наблюдал сегодня, ничем не отличалась от той, свидетелем которой сотни лет назад, должно быть, стал какой-нибудь победоносный крестоносец в шлеме и доспехах, спешившийся с коня и вошедший в старинную мечеть. Каир меняется быстро, но его многочисленные мечети, как и укрепленные башни, безуспешно штурмуемые солдатами современности, остаются. Возможно, оно и к лучшему, что сегодня существуют такие места. Они напоминают нашему все больше спешащему поколению о покое, который можно было найти во времена, когда люди были чуть менее умны, чем сейчас. Под этими раскидистыми пальмами или крытыми галереями мусульмане вспоминали о приюте Бога или погружались в сладостные грезы.

Во всяком случае, они могли бы, если б захотели, найти здесь приятное место, чтобы со стороны понаблюдать за городской суетой и по-настоящему оценить жизнь. Я наслаждался древним покоем этого места.

При входе в эту широкую крытую галерею я разулся, поскольку было установлено, что никому нельзя ступать в обуви на священную землю мечети и оставлять там нежеланную уличную грязь. Вручив свои тапки служителю мечети, который вышел из темной комнаты, я спустился по каменным ступеням, чья гладкая поверхность была сбита шагами сотен тысяч ног верующих, и снова окунулся в толпу на узкой улочке.

Я сделал несколько шагов и, остановившись, оглянулся, чтобы посмотреть на фасад и окружение этого древнего сооружения, посвященного почитанию Аллаха. Мне было жаль, что часть длинной передней стены спрятана за рядом старых домов. Однако вздымающиеся минареты, огромный тяжелый купол, блестящие, похожие на луковицы купола, высокие решетчатые окна и, наконец, огромные резные двери компенсировали это.

У минаретов было не менее восьми сторон и три балкона, они поднимались над своими квадратными основаниями подобно тому, как в самой мечети ввысь устремлялись мысли и желания. Они были похожи на два больших розоватых пальца, указывающие в небо. Их купола были сплющены сверху и по сравнению с гигантским красочным центральным куполом необычайно напоминали огромные белые тюрбаны. Они сверкали под жарким солнцем так, что на них было больно смотреть. Украшенные зубцами верхние части стен образовывали в плане правильный квадрат. Высокие желто-коричневые с красным стены отгораживали мечеть от нашего мира дельцов и торгашей.

Мой взгляд снова переместился вниз. Здесь на улице продавцы сладостей, рахат-лукума и лепешек стояли в ряд по обе стороны от входа, разместив свои товары на крошечных столиках или прямо на кусках ткани, лежащих на обочине. Владельцы палаток с выражением безмятежного удовольствия на лицах спокойно сидели, ожидая случайных покупателей. Несколько попрошаек устроились недалеко от ступеней. Двое или трое верующих остановились по дороге в мечеть или из нее, чтобы переброситься парой слов. Продавец лимонада в темно-красном одеянии с яркими полосами, соответствующем его ремеслу, неся огромный наклонный медный сосуд и несколько стаканов, вопросительно взглянул на меня, а потом продолжил свой путь. Удивительный старик с окладистой бородой восседал на маленьком сером ослике, торопившемся мимо со своим почтенным грузом. Обычная уличная толпа двигалась в разных направлениях. Воздух дрожал от дневной жары. Солнце висело в великолепной голубой чаше.

Внутри священной ограды мечети царил столетний покой, а вне ее была эта бурлящая, толкающаяся, торгующая толпа, шумно занимавшаяся своими делами. Таковы были два лика жизни, над которыми Аллах простер защиту своих огромных крыльев.

Однажды ранним вечером я шел по площади Исмаилия и заметил, как кучер оставил свой пустой экипаж и взобрался на низкую металлическую ограду, выкрашенную в зеленый цвет. Она окружала маленький, запертый на ночь городской сад. Под заходящим солнцем кучер простерся на земле в направлении Мекки и шесть или семь минут продолжал молиться, не обращая никакого внимания на мир вокруг. Он был погружен в молитвы и не смотрел ни направо, ни налево, его явно переполняли религиозные чувства. Этот красивый поступок глубоко меня тронул как по причине его художественного эффекта, так и из-за доказательства духовной лояльности. Полицейский, поставленный на площади для регулирования движения транспорта, равнодушно наблюдал за этим человеком и позволил его правонарушению происходить без малейшего вмешательства.

В другой раз около десяти часов вечера я в одиночестве прогуливался по дороге, идущей вдоль берега Нила. В электрическом свете одинокого фонаря я увидел юношу с метлой, которого городские власти наняли, чтобы подметать улицы. Он стоял, прислонившись спиной к металлическому столбу, под ночным небом, которое было похоже на свод из ляпис-лазури. Парень явно сделал небольшой перерыв в своем нелегком труде. Он громко и радостно напевал фразы, прочитанные на изорванных страницах книжечки, куда он близоруко вглядывался при свете фонаря. Юноша пел с таким истовым рвением и был так поглощен собственными словами, что не замечал моего приближения. Его глаза сияли огнем радостного стремления к Аллаху. Я позволил себе заглянуть в его книгу. Это было дешевое издание Корана в бумажной обложке. Одежда юноши была грязной и рваной, ибо за его труд платили мало, но на его лице отражалось счастье. Мне не нужно было приветствовать его словами: «Да пребудет с тобой мир!» Этот человек уже обрел мир.

В третий раз я разнообразил свое обычное меню, отправившись на ужин в ресторан на улице Мухаммеда Али, которую никогда не посещали европейцы. Он находился в центре древнего квартала и потому сохранил свои старинные обычаи. Я знал и уважал его хозяина, носившего красную феску. Этот человек обладал прекрасным характером и врожденной вежливостью, которая проистекала не из стремления заработать, а из сердца. Официант, одетый в белое, просто поставил мой заказ на стол и неожиданно отошел в угол, где взял что-то, прислоненное к стене. Он обращался с этой вещью так осторожно, что можно было подумать, будто она самое ценное, что у него есть. Оказалось, что это не что иное, как выцветшая соломенная циновка. Официант развернул ее и разложил на полу, повернув в направлении Мекки. Закончив, он опустился на жесткую неудобную поверхность. Следующие десять минут этот человек все время кланялся, повторяя молитвы тихим, но все-таки слышным голосом. Теперь его мысли были заняты Аллахом. В тот момент помимо меня в ресторане было еще семь или восемь посетителей и лишь один официант, кроме него. Это было время, когда ежеминутно можно было ожидать увеличения числа клиентов. И все же старик хозяин наблюдал за своим работником благосклонно и даже кивал. С каждым одобрительным кивком кисточка на его феске раскачивалась. Владелец никогда не покидал небольшого отгороженного возвышения, где сидел и внимательно разглядывал знакомую картину, как мог сидеть и рассматривать интерьер дворца какой-нибудь султан. Он сам никогда не прислуживал за столом и не принимал денег напрямую. Хозяин был лишь восточным владыкой, отдававшим распоряжения и позволявшим другим выполнять их. Что касается посетителей, то они принимали сложившуюся ситуацию, как и полагается правоверным мусульманам, и были рады подождать официанта. Наконец, последний несколько раз выразительно и горячо заверил себя, а заодно и своих слушателей, что «нет Бога, кроме Единого» и что «Победа принадлежит Богу». Тогда он снова начал сознавать, что происходит вокруг, вспомнил, что он всего лишь официант, свернул коврик и поставил его назад в угол. Выражение его лица было мягким и радостным. Он осмотрелся, поймал мой взгляд, улыбнулся и подошел, чтобы принять мой заказ. А когда я покидал ресторан, этот человек сказал мне на прощание: «Да хранит тебя Бог».

Понять ислам можно, только когда эта религия вот так проявляется и воплощается на деле. Я вспоминаю, как путешествовал по железной дороге, связывающей Каир с Суэцем. Когда поезд остановился на какой-то станции, я выглянул из окна, чтобы посмотреть, где мы находимся, и обратил внимание на бедно одетого рабочего – члена бригады, трудившейся на железнодорожной линии. Он отделился от группы, монотонно твердя текст Корана, и коснулся лбом земли. Этот мужчина устроился для молитвы на песке всего в нескольких дюймах от стальных рельсов. Его работа была важна, ибо она обеспечивала ему кусок хлеба, но все-таки не настолько важна, чтобы он мог позволить себе забыть о долге перед Аллахом. Рассматривая его, я обнаружил, что у него лицо человека, живущего по совести и достигшего какого-то внутреннего покоя, хотя он был обычным рабочим.

Как-то днем я зашел в одно из многочисленных каирских кафе, чтобы выпить чаю с парой египетских пирожных. Пока я размешивал кусочек сахара, чтобы помочь ему раствориться в приятном коричневом настое, хозяин кафе опустился на пол и начал свою дневную молитву. Последнюю почти не было слышно, он шептал ее себе или, скорее, Аллаху. Я мог лишь восхититься рвением этого человека. Нельзя было не уважать мудрость пророка Мухаммеда, который так искусно научил своих последователей соединять жизнь религиозных обрядов с жизнью делового мира. Я мог противопоставить практическую ценность ислама лишь менее очевидной ценности хорошо мне известных дальневосточных верований – буддизма и индуизма, которые слишком часто стремились полностью отделить мирскую жизнь от духовной жизни.

Я привел только четыре случая из множества других, четыре примера, показавшие мне, что ислам означал для бедных и незнатных, для неграмотных и необразованных, для так называемых невежественных масс. А что он значил для средних и высших слоев общества? Насколько мне удалось понять, он означал менее сильную веру, ибо религиозные основы здесь, как и в каждой стране Востока, ослабили проникшие в Египет начала западного научного образования. Я не критикую, а отмечаю данный факт как неизбежное явление, поскольку твердо убежден, что для жизни необходимы как вера, так и наука. Мусульмане, мыслящие шире, теперь приходят к тому же заключению. Они понимают, что рано или поздно ислам должен будет поддаться влиянию XX века и современному духу, однако им известно, что для этого не нужно пить яд материализма, полностью отрицающего духовное начало. И все же, принимая все в расчет, факт остается фактом – высшие классы Египта более религиозны, чем высшие классы Европы и Америки. Желание верить живет в каждой капле крови восточного человека, и он не может от него избавиться.

В качестве типичного примера картины, которую я наблюдал в конторах и домах, расскажу о том, что видел в кабинете своего друга. Так случилось, что я зашел к нему незадолго до полудня и выпил непременный стаканчик персидского чая, пока он выполнял свою работу. Это был занятой человек, работавший главным инспектором при правительстве.

Кабинет его превосходительства Халеда Хассанейна Бея был обставлен вполне современно и, если бы не длинный текст из Корана, висящий в рамочке, мог бы вполне сойти за обычный европейский кабинет. Его превосходительство сидел за столом, покрытым стеклом, постоянно говорил по телефону и хранил бумаги в шкафах с раздвигающимися дверцами.

Как раз перед полуднем в кабинет вошел очередной посетитель – один из подчиненных-инспекторов. Через несколько минут его превосходительство спросил:

– Не возражаете, если я сейчас помолюсь?

Я, конечно, заверил его, что нисколько.

Были развернуты коврики, оба мужчины разулись и распростерлись в обычной манере. Добрых двенадцать минут они были заняты молитвами, в то время как служащие продолжали работать, посыльные входили, оставляли бумаги и покидали кабинет в атмосфере полного безразличия. Двое молящихся будто были одни и совсем не обращали внимания на мое присутствие. Когда они закончили молиться, то поднялись, снова сели за покрытый стеклом стол и продолжили обсуждать дела.

Это событие произвело на меня большое впечатление как нечто, чего я никогда не видел ни в одном западном учреждении. Нигде в Европе и Америке нельзя наблюдать такую картину. Там в середине дня люди стали бы торопиться на обед, а здесь, в Египте, эти два человека сначала помолились, а уже потом задумались об обеде.

Полагаю, что, если бы мы на Западе верили по-настоящему, тогда этот случай стал бы и примером, которому надо следовать, и уроком, на который нужно обратить внимание. Но смогли бы мы в своей вере зайти так далеко? Сомневаюсь.

Именно это так поражало меня в Египте. Бог (Аллах) для мусульманина абсолютно реальное Создание, а не просто философская абстракция. Торговцам, слугам, рабочим, знати, пашам и офицерам ничего не стоит отложить дела в сторону, опуститься на колени и поклониться Аллаху не в мечети, а в кабинете, магазине, на улице или дома. Люди, которым никогда не приходит в голову встать утром или лечь спать, не поклонившись с почтением Аллаху, могли бы больше ничему нас не научить. У них, по крайней мере, есть этот обычай, которому они могли бы научить вечно занятый и поглощенный совсем другими мыслями западный мир. Я поднимаю здесь вопрос не об учении ислама, которое объясню в свое время, а о том, что стоит верить в Высшую Силу, как бы мы ее ни называли.

Представьте себе человека, опустившегося на колени в Лондоне или Нью-Йорке на улице или в другом месте и публично поклоняющегося Богу, ибо он почувствовал призыв сделать это, чтобы вспомнить о существовании Того, Кто делает возможным продолжение нашего собственного существования! Над ним или станут смеяться и, возможно, жалеть наши чересчур умные современники, или же его арестуют за то, что он мешает движению транспорта и пешеходов!

Знак полумесяца сияет над Ближним, Средним и Дальним Востоком, хотя в последнее время его лучи быстро проникают в самые удаленные уголки Африки. И все же силу ислама нужно измерять не числом приверженцев этой религии, а благочестием, которое каждый из них отдает ей. Мы на Западе обычно любим вставлять перед словом «мусульманин» прилагательное «фанатичный», и если здесь мы не совсем правы, то и не заблуждаемся полностью. Речь идет о людях, придерживающихся догматов религии со страстью, которую мы утратили.

Почему?

Начнем сначала. Некогда в пещере на неровном склоне горы Хира в Аравии на коленях стоял человек и молился Всемогущему, чтобы чистая, неиспорченная вера первых патриархов снова стала известна его народу, погрязшему в грубейшем идолопоклонстве и суеверном материализме, которые они по ошибке принимали за религию.

Этого человека звали Мухаммед.

Он был среднего роста. У него были длинные волосы, бледное лицо с едва заметным румянцем, широкие брови, крупный рот и большой нос. Одежда Мухаммеда была проще, чем требовало его положение. Он был купцом и сделал себе имя во многих городах благодаря исключительной честности и надежности. Будущий пророк караванами возил товары даже в Сирию. Год за годом его верблюды медленно и степенно пересекали волнистые темно-желтые песчаные дюны и горные ущелья, везя тяжелую поклажу, которую начальник каравана в черном тюрбане продавал на далеких рынках. Ночью, когда его спутники спали, Мухаммед бродил вокруг и сидел на мягком ковре пустыни, размышляя о тайнах жизни и природе Бога. Загадочные звезды освещали серебряным светом его обращенное к небу лицо, погружая этого человека в свои секреты и отмечая его как избранного.

После женитьбы на вдове Хадидже будущий пророк все больше приобретал обыкновение серьезно размышлять над важнейшими темами человеческого существования. Он с горечью осознавал недостатки грубой религии своего времени и ее неспособность удовлетворить более глубокие инстинкты своих приверженцев. Наконец, он удалился в свое любимое убежище – одинокую пещеру на горе Хира близ города Мекки – и провел там всю ночь, изливая душу в истовой молитве к Бесконечному и прося прозрения не только для себя одного, но и для своего народа. Вскоре Мухаммед погрузился в транс. Его молитва перешла в видение, видение – в превращение, а превращение – в сознательный разговор с Богом. Завеса за завесой разрывались на части. Удивительный парадокс – он обнаружил свет Истины в темной пещере!