Шрифт:
‹1946›
* * *
Когда ты пал на поле боя И тяжкий ратный труд свершил, Тогда бессмертье над тобою Простерло ширь незримых крыл. И ты без роты и без взвода, В грядущем ты, из года в год Живешь уже как честь народа, Как сам народ. ‹1949›
ПЕСНЯ ВЕТЕРАНА
Зовешь меня дедом, а разве ж я дед И разве же в сердце решимости нет? Какой же я дед! Я солдат-ветеран, — В японской войне штурмовал Ляоян. В пятнадцатом годе — я вновь на войне, В семнадцатом годе — в октябрьском огне. В сраженьях с фашизмом я был партизан. Какой же я дед! Я солдат-ветеран! Не зря и теперь я расходую дни, — В работе попробуй меня догони! Какой же я дед! Я солдат-ветеран. На теле ношу я четырнадцать ран. С пятнадцатой раной в грядущем бою Готов умереть за Отчизну свою. Так выпьем, ребята! Налейте стакан! Какой же я дед! Я солдат-ветеран. ‹1949›
НЕЖНЫЕ ИМЕНА
Милица, Радонька, Блага — Есть ли нежней имена! Их освятила отвага, В песни ввела старина. В страшную старую пору Те имена рождены Там, где лесистые горы, — В тайных дорогах войны. Вражью встречая засаду Ночью в чащобе лесной, Звал на совет свою Раду Воин, вступающий в бой: «Радость моя, посоветуй, Рада, скажи мне, прошу — Может, мне дать пистолету Слово, а может, ножу?» Рада в лесу не бывала, Но помогала всегда. По лесу эхо гуляло, В небе сияла звезда. Хлопец в турецкой неволе Думал о милой другой: «Мне помоги в моей доле, Милица, раны обмой». Милица лишь в сновиденье Тихо склонялась над ним, — Будто дарила терпенье Ласковым взглядом своим. Близкую гибель почуя, Стиснув под сердцем свинец, Благу просил дорогую Старый гайдук-удалец: «Блага, взгляни, погибаю, Блага, мне больше не встать. Блага моя всеблагая, Деткам дари благодать!» Нежное имя в походе Знаменем смелых цвело, Нежное имя к свободе Юных и старых вело. Милица, Благонька, Рада — Есть ли нежней имена! Все они сердцу отрада, Всем моя память верна. ‹1957›
* * *
Ворон ручной благодарно берет Пищу из рук и клюет бутерброд, Ценит заботу и щедрость мою. …Но, приведись мне погибнуть в бою, Ворон, забыв о былой тишине, Выклюет очи мне. ‹1959›
* * *
Степь, в полудреме вздыхая, Житом шумит налитым. Вдовушка, туча седая, Ходит с серпом золотым. Знать, не дает ей покою Холмик во ржи под кустом. Серп заслонила рукою — И разрыдалась дождем. Вдовьей тоской опоенный, Колос поник головой… И лишь к поре полуденной Влагу повыкосил зной. Спину хлеба распрямили. Пышет, искрится коса. А на солдатской могиле Так и не сохнет роса. ‹1960›
* * *
К могилам — к обелискам и крестам — Тропою торной скорбь несу живую. Пусть бой! — святыни эти не отдам, А коль отдам, То сам и отвоюю. Но там, в грядущем, где растает тьма, Не для гробов строгать мы доски будем, А для бандур, На коих жизнь сама Настроит струны лишь на радость людям — Тем людям, для кого — всех солнц лучи! Пусть нет еще таких людей на свете, — К их песням, к нотам есть уже ключи: Вон те кресты И обелиски эти. ‹1967›
* * *
Да, Дон-Кихот ошибся, Сделал промах: Взяв щит — воображение свое, — За ближних, с благородством не знакомых, Он поднял благородное копье. Тряслись от смеха Лиц холодных блюдца, А он — горел, сгорал в святом огне. …О разум мой! Сумей так промахнуться! Вот так светло дай ошибиться мне! ‹1968›
* * *
Мне в тягость затишье и дач и квартир, Мне в тягость их стены, оконные шторки… Зовет меня к болям своим весь мир, Зовет судьбою Гарсиа Лорки. Стихи как созвездья. Душа как полет. И молния в грудь. И могила немая. Фаланга фашистская дико ревет, На дыбу песнь поднимая… Мне должно с друзьями в ночном патруле Шагать по земным, по зловещим дорогам, Пока не покончим на всей земле С коричневым едким смогом! Лишь после Задерну я в комнате шторки — И вдоволь наплачусь над участью Лорки. ‹1970›
* * *
Костер погас. Растаял дым кудлатый. Следы босых ступней в траве примятой, Как будто первые потоки дождевые, Вдоль стежки вьются, робкие, кривые, Еще не ведая, куда пролечь им надо. А лес вздохнул в преддверье листопада — И уронил два гаснущих листочка. И детских тех шажков неровная цепочка Всего меня внезапно пронизала, Костер затрепетал — и вспыхнул ало, Как лепестки в лучах порою ранней, Как цвет шиповника, — не комнатных гераней. И душу залило такое вдруг тепло, Какого смолоду вместить бы не смогло Ты, мое сердце…