Шрифт:
‹1975›
* * *
Кура плеснет воды и рыбы, траву и птиц отдаст мне роща, и, загораясь над горами, Луна подскажет путь попроще. И гость придет с открытым сердцем, и я прочту при лунном свете стихи, рожденные так тихо, как без отца родятся дети. Прочту я что-нибудь такое, что зрелый гость поймет и юный, — что означают для грузина и свет Куры, и отблеск лунный. ‹1975›
ЛЮДМИЛА ЩИПАХИНА{190}
(Род. в 1933 г.)
* * *
Цветенье сладкого левкоя, Деревьев шум, прилив покоя, И ветер, дующий в трубе, И дождь, и горький дух полыни, — На веки вечные отныне Тебе принадлежат. Тебе, Свет солнечный, и отсвет лунный, И остров с медленной лагуной, В которой облако дрожит, И для которой волны шепчут, И в раковинах зреет жемчуг, Тебе, тебе принадлежит. И тот ледник, сверкнувший глазом, Не льдом одетый, а алмазом С печатью гордости в судьбе, И холмик тот на поле близком С не позабытым обелиском — Тебе принадлежит. Тебе. Роса и звезды над планетой, Мрак в жизни — той, и радость — в этой И воздух Родины в судьбе, Звон тундры и тайга над Обью, — Весь мир по твоему подобью Тебе принадлежит. Тебе. ‹1975›
ТАНЗИЛЯ ЗУМАКУЛОВА{191}
(Род. в 1934 г.)
С балкарского
ГОРСКИЕ ПОЭТЕССЫ
В краю балкарцев, где снега и скалы От века молчаливы и тихи, До моего рожденья не бывало, Чтоб сочиняли женщины стихи. Так говорят, но я не верю в это. Я знаю о не ведомых никем Создательницах песен не пропетых, Баллад неизреченных и поэм. Как много поэтесс лежит безмолвно На кладбищах в селениях у нас, Они ль виновны, что беспрекословно При жизни были немы, как сейчас! Им уши затыкал закон проклятый И на уста накладывал печать. Они рождались, чтобы по адату Безмолвно жить и молча умирать. Я вижу их, сестер моих далеких, Чей крик немой касается небес. Я вижу — слезы прожигают строки На лицах бессловесных поэтесс. Праматери мои, мне хвастать нечем. Из сердца слово я могу извлечь Не потому ль, что вас лишали речи, А мне сегодня подарили речь. И оттого так строго и сурово Сужу я каждый мной рожденный стих. Я думаю: смогла ль вместить я в слово Молчание предшественниц моих? НОВЕЛЛА МАТВЕЕВА{192}
(Род. в 1934 г.)
ДОМА БЕЗ КРЫШ
Летняя ночь была Теплая, как зола… Так, незаметным шагом, до окраин я дошла. Эти окраины Были оправлены Вышками вырезными, кружевными кранами. Облики облаков, отблески облаков Плавали сквозь каркасы недостроенных домов. Эти дома без крыш — в белой ночной дали — В пустошь меня зазвали, в грязь и в глину завели… На пустыре ночном светлый железный лом, Медленно остывая, обдавал дневным теплом. А эти дома без крыш — в душной ночной дали — Что-то такое знали, что и молвить не могли! Из-за угла, как вор, выглянул бледный двор: Там, на ветру волшебном, танцевал бумажный сор… А эти дома без крыш словно куда-то шли… Шли… Плыли, — как будто были не дома, а корабли… Встретилась мне в пути между цементных волн Кадка с какой-то краской, — точно в теплом море — челн; Палка-мешалка в ней — словно в челне — весло… От кораблей кирпичных кадку-лодку отнесло. Было волшебно все: даже бумажный сор! Даже мешалку-палку вспоминаю до сих пор!.. И эти дома без крыш, — светлые без огня; Эту печаль и радость; Эту ночь с улыбкой дня! ‹1961–1962›
СЛЕДЫ
Ночь напечатала прописью Чьи-то на глине следы… Над плоскодонною пропастью Эхо, как пушечный дым… Видно, прошел тут и, шепотом, Песню пропел пилигрим: Долго — стреляющим хохотом! — Горы смеялись над ним… (Вижу, как ночь приближается Высохшим руслом реки: Но все равно продолжается Песня, словам вопреки!) Где это море? — вы спросите, — Где этот пляшущий риф? Где — без морщинки, без проседи — Юный зеленый залив? Где эти заросли тесные, В лунной бесплотной пыльце? Звери да птицы чудесные? Люди с огнем на лице? Гибкие пальцы упрямые? Чаши? Цепочки с резьбой? (Эхо! Не путай слова мои: Я говорю не с тобой! …Вишу, как ночь приближается Высохшим руслом реки: Но все равно продолжается Песня, словам вопреки.) Ночь напечатала прописью Чьи-то на глине следы. Над плоскодонною пропастью Эхо, как пушечный дым. В сумрак, исчерченный змеями, Русло уходит, ветвясь… В путь! — между розными звеньями Рвусь восстанавливать связь. ‹1962›
СТАРИННЫЕ КОРАБЛИ
Как прекрасны старые корабли! Будто жарким днем, в холодке квартир, Крушевницы гентские их плели, А точили резчик и ювелир. Грациозно выгнуто их крыло. И настолько тонкий на них чекан, Будто их готовили под стекло. А послали все-таки — в ураган. (Лишь обломки их под «секло» легли…) Хороши старинные корабли! Были души: чистые, как хрусталь, Тоньше кружев, угольев горячей; Их обидеть жаль, покоробить жаль, — А ушли они — в перестук мечей, Словно к мысу Горн — корабли… Да уж как не так! Перестук мечей Сладкой музыкой был бы для их ушей! Но ушла их жизнь… в толчею толчей, На съеденье крыс, на расхват мышей, На подметку туфель для мелкой тли… Потому от них на лице земли И следа следов не нашли… Опустелые, как безлистый сад, Бригантины спят: Им равны теперь ураган и бриз, — Паруса, как тени, скользнули вниз, Такелаж провис… Уж теперь и в прошлое не спешат: Сколько могли — ушли. …Но опять над вами сердца дрожат! Но опять заботы на вас лежат! И опять вам жребии подлежат, О старинные корабли! ‹1975›
К МУЗЕ КОМЕДИИ
Кто смешным боится быть: кто в смешные положенья Не стремится угодить, — тот боится униженья. Кто боится униженья, Кто вкусил от поношенья, Кто забит и напряжен, Тот не может быть смешон. Тот же (храбрый!), кто беднягу не страшится оскорбить; Кто не даст ему и шагу без стеснения ступить, Кто не в меру задается, Кто над слабостью смеется, Кто сердечности лишен, — Тот действительно смешон! Не смешна мне ущемленность (если злоба ей чужда): Мне смешна самовлюбленность, не имущая стыда. Не смешны ведь ни калеки, ни шуты, ни горбуны: Душечки-сверхчеловеки — вот кто подлинно смешны! На подмостках театральных Лица клоунов печальных — Известковой белизны — Не смешны. Торт, который в пол-момента Влеплен в «рыло» оппонента, — Мудро, ново, ярко! — Но Не смешно. Избиенье (хоть бы вора!), освистание актера, Одураченный поэт, Строчки выстраданной кража, книг ворованных продажа, — Остроумно? Ловко? — Нет. Жар напрасный, гнев больной Тоже фокус не смешной. Не смешны: ни свист одышки, ни походка старых дев (Над которой животишки Надрывают старичишки, На сто лет помолодев); Ни носов чужих фасоны, ни проделки злых пажей, Ни обманутые жены, ни рога во лбах мужей, — Нет! — (пока не проступили В них такие же лгуны), — Не смешны мне простофили: Мне обманщики смешны. О Комедия святая! Столь не часто к нам слетая, Жалость, милость нам яви! Путь закрой насмешке злобной, Гогот изгони утробный, — Суть вещей восстанови! С простодушием лукавым Вещий толк верни забавам, Слезы вызови из глаз, — О смешливая! И снова Острым чувством Не смешного Наделяющая нас. ‹1976›
РАМИС РЫСКУЛОВ{193}
(Род. в 1934 г.)
С киргизского
РОССИЯ
Тебя и взглядом не окинуть, о Россия, Но уместились все ж в душе моей Твои невероятные просторы. И нет числа тем жизням, что во имя Грядущего России отданы. Твоя неотвратимая печаль Глодала сердце многих поколений. Так не забудь страдальцев имена И подвиг тех, кто пролил кровь за счастье. И счастье нынче у тебя размахом С былое горе. И прекрасна ты В своем высоком радостном сиянье. Россия, ты — такая высота, Куда не каждому дано подняться: Твои недосягаемые выси Звенят над головами древних гор. Горишь ты во вселенной самоцветом, Которому нет равного нигде. Хоть раз за век мне хочется услышать Вздох, вырвавшийся из твоих глубин, Почуять богатырское дыханье Твоей могучей молодой груди, Бездонное над головою небо И небо, отражающее море. И окоем за бездной голубою Обманчивую ограничил даль… Мечты Россия И Россия яви — Одно и то же, Тождество их вот — Перед тобой! Моя Россия, Дай заглянуть в грядущее твое И в прошлое — сквозь времени потопы. Как много утомилось аргамаков, Не в силах одолеть такой простор, Как много было соколов могучих Ветрами северными сметено! О, покажи свой вечный лик, Россия, Хоть на мгновенье предо мной рассей Туман загадочности первозданной. Россия, ты во времени стоишь, Как гордый дуб, могучими корнями Ушедший в недра темные веков, Стоишь неколебимо и бесстрашно Под злыми, ураганными ветрами. Ты будешь цвесть, пока жива земля, Россия, о великая Россия!