Шрифт:
‹1972›
ХРАНИТЕЛЬНИЦА ОГНЯ
Ходила женщина когда-то к соседям за огнем, Она одалживала пламя, заботилась о нем, Как жемчуга, ценились спички, и женщина в те годы Огонь для дома добывала кресалом и кремнем. Хозяйка тлеющие угли под пеплом берегла, Чтоб ни в печи не остывала, ни в очаге зола, И щеки у нее пылали, как будто хлеб румяный, От яркого печного блеска, от жаркого тепла. Поскольку женщина издревле в моем краю родном Огня хранительницей стала и в сумерках, и днем, То вспыхиваем не случайно при каждой встрече с нею, Ее живым, неугасимым объятые огнем. ‹1975›
ЯКОВ УХСАЙ{2}
(Род. в 1911 г.)
С чувашского
ЛЕС ИВАНОВА
Наш отец — вековой дуб.
Из народной песни Подобно дубу вековому, Поэт под ветрами стоял. В жестокий век он добрым словом Сердца людские согревал. Народ его, как сына, любит. Сраженный, он в сердцах живет. Вовеки о великом дубе Не позабудет наш народ. Из желудей его поднялся Огромный лес. Как он подрос! И сам он в том лесу остался, Вершиною касаясь звезд. Живет, живет поэта слово, Великий образ не исчез. Шуми же, лес, — могучий, новый, Лес Константина Иванова, Поэзии чувашской лес!‹1940›
ПЕСНЯ ПРО ВОЛГУ
Лейся, песня, долго-долго По-над Волгою-рекой!.. Хороша ты, наша Волга, Славен берег твой крутой! В былях, в памяти народной Ты осталась на века Непокорной и свободной, Волга — матушка-река! Ты купала нас при свете Разгоравшейся зари. Не с того ли твои дети, Погляди, богатыри! И в глазах и в душах наших Чистый свет твоей воды. Всех ты рек, родная, краше, Мы родством с тобой горды. Враг завистливый, жестокий На тебя пошел войной, Замутить хотел истоки Нашей радости большой. Но назад поворотили Мы непрошеных гостей И на Одере поили Наших волжских лошадей. Лейся, песня, долго-долго По-над Волгою-рекой!.. Хороша ты, наша Волга, Не найти второй такой! ‹1963›
СИБГАТ ХАКИМ{3}
(Род. в 1911 г.)
С татарского
БЕРЕГА, БЕРЕГА…
Гам, и щебет, и шелест полета, Птичий пух и соломинки с глиною… Берега, берега, вы как соты, Так изрыли вас гнезда стрижиные! Вы, как судьбы народные, круты. Здесь, у вас, мои песни безвестные Не найдут ли гнездо для приюта, Хоть одно, хоть бы самое тесное? * * *
Я знаю, что видел Муса перед смертью во сне… Родная деревня. Мать печь затопила. Лепешки из белой муки, словно снег, на столе. А солнце окно ослепило. Прозрачное масло горит, как янтарь, и перья гусиные подле. Мать мажет лепешки, а после — их в печь, точно в ларь. Рука на цветастом подоле. Так пахнет гречишное поле. Потом потихонечку будит его. Скатилось с груди одеяло. «Сыночек, вставай, попей молоко. Лепешки из печи достала. И в школу пора. Опоздаем, сынок…» Шипит сковородка. И сон берестой отлетает. Деревья шумят, шумят за стеной. Так тихо — проснуться и сил не хватает. И запах полыни. Тот веник вчера лишь связал. Зеленая, легкая степь Оренбуржья… Счастливая летняя степь Оренбуржья… На солнце глядеть не устанут глаза, там облако светлое кружится. И плачет Муса, как ребенок, во сне. Рукою до матери не дотянуться. Лепешки из белой муки тают, как снег, на столе. Проснуться. Проснуться. Проснуться. ХАСАНУ ТУФАНУ
Два пополуночи. Бумага на столе. Пиши, я говорю себе, работай неустанно. Что отложил перо? Стыдись: вон, в том окне, Еще горит, горит огонь Туфана. Уж если состязаться, то всерьез. Пусть пламя песни, как в печи, запляшет. Лишь два окна среди сугробов и берез Горят в ночи на тихом озере Лебяжьем. Окно в окно — струится разговор, Как музыка — печальный, бессловесный… Что не дает уснуть Туфану до сих пор? Какая боль течет на снег сквозь занавески? Приладил он на яблоньку для птиц Кормушку с зернами. Душа его вместила И состраданье к зимним хлопотам синиц, И все снега, все ветры яростного мира. Пусть друг за другом наши окна догорят, Зарю мы встретили и радостной и юной! Я счастлив — в мире пушкинском, подлунном Живет Тукай. Туфаны — музыку творят! ЗА ПЕСНЯМИ СВОИМИ Я ЛЕТЕЛ
У декабристов занял путь полгода, У Чехова три месяца почти. У нас… Была бы летная погода — И меньше суток до Читы лети! Не на коне былинном — в ту сторонку Помчался я на стреловидном «Ту». Казалось, я был послан в высоту За песнями — своими же — вдогонку. За песнями летел я напрямик, Где облака, как мысли, пробегали. Я над тайгой зеленой их настиг, Я их догнал на голубом Байкале. В ЛЕСУ ПОДО РЖЕВОМ
Лес подо Ржевом. Снег подо Ржевом. Сорок второй с его болью и гневом. Жизни и смерти яростный спор. Сорок сапог износил я с тех пор. Лес подо Ржевом в завьюженной бурке. Тусклого неба пустынная ширь. Греется мир у железной печурки, В землю зарылся бессолнечный мир. Черного-черного снега незрячесть: Смерть перерыла сугробы… Во мгле, За вековыми стволами не прячась, Не припадая к промерзлой земле, В шлемах беленых, в овчине шершавой, С передовой, из огня, издали — Поступью твердой, весомой, державной, Сомкнутым строем солдаты прошли. И еще пели вдобавок… Глубоко Снег приминая, до самой земли, Как боевые апостолы Блока, Сомкнутым строем солдаты прошли. И еще пели… За облачной свалкой Пламя погасло. Надвинулась ночь. Даже и смерть показалась мне жалкой: Видит и слышит, а взять их — невмочь! Лес подо Ржевом. Снег подо Ржевом. Сорок второй с его славой и гневом. Жизни и смерти яростный спор. Сорок сапог износил я с тех пор…