Она исхудала как скелет. На костях хрупких ног совсем не осталось плоти, они похожи на лапы цапли или журавля; ноги прямые, но не изящные, выделяются только узлы коленей и непропорционально большие ступни.

Руки стали такими же тонкими, плоть сошла и с костей черепа. Губы истончились, так что зубы постоянно оскалены, когда Изабелла пытается улыбнуться или – чаще – когда она сердится, голова напоминает череп. Десны у нее бледные, почти белые.

Кожа тоже бледная, как рисовая бумага, такая же сухая и безжизненная, такая тонкая и прозрачная, что на руках и лбу видны голубые жилки вен, и единственной живой чертой на лице остаются глаза; в них теперь блестела злоба, словно Изабелла возненавидела Блэйна за то, что у него здоровое крепкое тело, тогда как ее тело искалечено и бесполезно.

– Как ты можешь, Блэйн? – Она задала вопрос тем высоким, обвиняющим, плачущим голосом, который бесконечно использовала в прошлом. – Ты обещал, Блэйн. Бог свидетель, я так мало тебя вижу! Я ждала этих выходных с самого…

Это продолжалось до бесконечности. Он пытался не слушать ее, но обнаружил, что снова думает о ее теле.

Он почти семь лет не видел ее без одежды, но примерно с месяц назад вошел в гардеробную жены, полагая, что Изабелла в беседке в саду, где она проводила большую часть дня. Но жена обнаженная лежала на белой простыне на массажном столе, к ней склонилась дневная сиделка в форме; должно быть, потрясение очень ясно читалось на его лице: обе женщины удивленно посмотрели на него.

На узкой грудной клетке Изабеллы проступали все ребра, ее груди свисали как пустые кожаные мешки. Темные густые лобковые волосы казались неуместными и непристойными в костлявой чаше между бедер; ниже под неестественным углом торчали ноги-палки, такие худые, что промежуток между ляжками был шире ладони Блэйна.

– Убирайся! – крикнула она, и он оторвал от нее взгляд и выбежал из комнаты. – Убирайся! Никогда больше не приходи сюда!

Теперь ее голос звучал так же.

– Отправляйся на свой пикник, если должен. Я знаю, какая я для тебя обуза. Я знаю, что ты не можешь провести со мной больше пяти минут…

Он больше не мог это выносить и поднял руку, успокаивая ее.

– Ты права, дорогая, я проявил эгоизм самим упоминанием об этом. Больше не будем об этом говорить. Конечно, я поеду с вами. – Он увидел мстительные искры торжества в ее глазах, и впервые возненавидел ее, и, прежде чем смог подавить эту мысль, подумал: «Почему она не умрет? Было бы лучше для нее и для всех, если бы она умерла». Блэйн сразу пришел в ужас от своей черствости, сознание вины обрушилось на него; он быстро подошел к жене, взял обе холодные костлявые руки в свои, мягко сжал их и поцеловал ее в губы.

– Прости, пожалуйста, – прошептал он, но перед его мысленным взором все равно появилась картина «Изабелла в гробу». Она лежала, прекрасная и безмятежная, какой была когда-то, ее волосы, снова рыжевато-коричневые, роскошно разметались по белой атласной подушке. Блэйн крепче закрыл глаза и попробовал изгнать этот образ из сознания, но картина не исчезла, даже когда Изабелла сжала его руку.

– Будет очень приятно снова немного побыть вместе. – Она не позволила ему отнять руку. – У нас теперь так мало возможностей поговорить. Ты столько времени проводишь в парламенте, а когда не занят правительственными делами, уходишь играть в поло.

– Мы видимся каждый день, утром и вечером.

– О, я знаю, но мы никогда не разговариваем. Мы даже еще не говорили о Берлине, а время уходит.

– Разве нам нужно многое обсудить, дорогая? – спросил он, осторожно высвобождая руку и возвращаясь на свой стул у противоположного края беседки.

– Конечно, Блэйн. – Изабелла улыбнулась, обнажив бледные десны за тонкими губами. От этого ее лицо стало хитрым и коварным, как морда хорька, и это его встревожило. – Нужно столько приготовить. Когда уплывает команда?

– Возможно, команда уедет без меня, – осторожно сказал он. – Быть может, мне придется уехать на несколько недель раньше и побывать в Лондоне и Париже для переговоров с английским и французским правительством, а уж потом я отправлюсь в Берлин.

– О Блэйн, все равно нужно приготовиться, чтобы я могла отправиться с тобой, – сказала она, и ему пришлось старательно следить за своим лицом: жена внимательно наблюдала за ним.

– Да, – согласился он, – потребуется тщательная подготовка.

Эта мысль была невыносима. Ему так хотелось быть с Сантэн, избавиться от всякого притворства, от страха быть обнаруженным.

– Мы должны быть совершенно уверены, дорогая, что поездка не ухудшит твое состояние.

– Ты не хочешь, чтобы я ехала с тобой?

Голос Изабеллы стал высоким и резким.

– Конечно…

– Это прекрасная возможность уйти от меня, сбежать.

– Изабелла, пожалуйста, успокойся. Ты навредишь себе…

– Не притворяйся, будто заботишься обо мне… Все эти девять лет я для тебя обуза. Я уверена: ты хочешь, чтобы я умерла.