– Шаса, никогда больше не спасай меня, – ответил Дэвид. – В следующий раз меня из-за тебя убьют.

Матильда Джанин помогла им встать, но теперь, когда Шаса пришел в себя, Тара исполнилась неодобрения и негодования.

– Более отвратительного поведения я в жизни не видела, Шаса Кортни! Ты был непристоен и вульгарен и заслужил все, что получил.

– Суровая ты, старушка, – возразил Шаса, и они с Дэвидом, опираясь друг на друга, захромали по переулку. Один из полицейских на углу что-то сердито сказал им.

– Что он сказал? – спросил Шаса у Тары.

– Он совершенно справедливо сказал, – ледяным тоном перевела Тара, – что в следующий раз вас арестуют за нарушение общественного порядка.

Вдвоем, окровавленные и избитые, они с трудом брели по Курфюрстендамм обратно; Матильда Джанин шла рядом, а Тара в десяти шагах впереди, пытаясь показать, что она сама по себе; прохожие бросали на них испуганные взгляды, отводили глаза и торопливо уходили.

Когда они вчетвером поднимались в лифте «Бристоля», Матильда Джанин задумчиво спросила:

– Этот твой рассказ, Шаса, о том, что выращивают на Масличной горе. Я его не поняла. Скажи, что такое schmuck?

Дэвид и Шаса согнулись от хохота.

– Пожалуйста, Мэтти, больше ничего не говори, – взмолился Дэвид. – Мне больно смеяться.

Тара строго сказала сестре:

– Вот погодите, юная особа, расскажу папе о вашем участии в этом безобразии. Он очень рассердится.

Она была права, отец рассердился, но не так сильно, как Сантэн Кортни.

У Шасы были сломаны четыре ребра и ключица, и впоследствии всегда утверждали, что его отсутствие в команде во многом объясняет победу аргентинцев в полуфинальном матче со счетом 10 : 1. Дэвид, если не считать двух выбитых зубов, отделался поверхностными ушибами, растяжениями и царапинами.

– Ну, обошлось без особого вреда, – заключила наконец Сантэн. – По крайней мере не будет скандала, ни один из этих ужасных журналистишек не станет зубоскалить в печати.

Она ошибалась. Среди посетителей кафе Кранцлера оказался южноафриканский корреспондент агентства «Рейтер», и его статью перепечатала южно-африканская еврейская газета «Джуиш таймс». Она подчеркнула роль, которую сыграл Шаса Кортни, защищая своего еврейского друга, бронзового медалиста-спринтера, и когда они вернулись в Кейптаун, Шаса обнаружил, что он в некотором роде знаменитость. И Шасу, и Дэвида пригласили выступить на ланче у «Друзей Сиона»[69].

– Закон непредвиденных последствий, – сказал Блэйн Сантэн.

– Как по-твоему, сколько евреев-избирателей в списках?

Сантэн чуть сощурилась, мысленно производя расчеты, и Блэйн усмехнулся.

– Поистине ты неисправима, радость моя.

*

На финальном поединке боксеров полутяжелого веса зал в огромном комплексе Reichssportfeld был заполнен до отказа. По обе стороны прохода, образуя почетный караул, мимо которого претенденты шли на ринг из раздевалки, стояли ряды штурмовиков в коричневых мундирах.

– Мы решили, что без них не обойтись, – объяснил Хайди полковник Больдт, когда они сидели на своих местах у ринга, и многозначительно посмотрел на судей. Все это были немцы, члены партии. Полковнику Больдту потребовалось провести немало переговоров и заключить сделок, чтобы это устроить.

Манфред Деларей первым вышел на ринг. Он был в зеленых шелковых трусах и зеленой майке с изображением антилопы, волосы коротко подстрижены. Поднимая над головой руки в перчатках и благодаря за аплодисменты, он окинул взглядом ряды сидений. Немецкая спортивная публика приняла его как одного из своих героев; сегодня вечером он защищал превосходство белой расы.

Он почти сразу увидел Хайди Крамер, потому что знал, где ее искать, но не улыбнулся. Она тоже с серьезным видом смотрела на него, и Манфред почувствовал, что ее присутствие придает ему сил. Он перевел взгляд дальше и неожиданно нахмурился: к любви примешался гнев.

Эта женщина была здесь. Он всегда думал о Сантэн Кортни «эта женщина». Она сидела всего через три места от его любимой Хайди. Невозможно было не узнать эти густые темные волосы. Желтый шелк, бриллианты – она была элегантна и спокойна; Манфред ненавидел ее так сильно, что чувствовал во рту вкус этого гнева, похожий на вкус желчи и квасцов.

– Почему она вечно меня преследует? – удивился он. Она была среди зрителей на всех других его боях, а рядом с ней всегда сидел высокий высокомерный мужчина с большим носом и ушами.

Сантэн наблюдала за ним с тем смущающе загадочным выражением в темных глазах, которое он уже хорошо знал. Он намеренно повернулся к ней спиной, пытаясь передать всю силу своего презрения и ненависти, и смотрел, как в противоположный угол ринга выходит Сайрус Ломакс.

У американца было мускулистое тело цвета молочного шоколада и совершенно африканская, как у древних бронзовых статуэток князей Ашанти[70], величественная голова с куполообразным лбом и широко расставленными глазами, с толстыми губами в форме ассирийского боевого лука и широким плоским носом. На его груди красовались красные, белые и синие полосы и звезды, и от него исходило ощущение угрозы.