«Это твой самый опасный противник, – предупреждал Манфреда дядя Тромп. – Если сможешь победить его, победишь всех».

Рефери вызвал их в центр ринга, назвал имена боксеров, и толпа взревела, услышав имя Манфреда. Возвращаясь в свой угол, Манфред чувствовал себя сильным и неуязвимым. Дядя Тромп смазал вазелином его щеки и брови и сунул в рот капу.

Он ладонью шлепнул Манфреда по плечу, словно подгонял быка, и прошептал ему на ухо:

– Быстрый, как мамба! Смелый, как медоед!

Манфред кивнул, приноравливая массивную резиновую защитную накладку на зубы, и по гонгу встал в белом свете прожекторов. Американец двинулся ему навстречу, подкрадываясь, как черная пантера.

Они сражались на равных, дрались на близкой дистанции и дрались жестоко, обмениваясь ударами, способными искалечить и оглушить, но чуть-чуть не достигавшими цели, с почти сверхъестественной сосредоточенностью угадывая намерения противника и отворачиваясь, отскакивая, ныряя, используя пружинящую силу канатов, ставя блоки предплечьем, перчатками и локтями; ни одному не удавалось ударить, но оба были настроены враждебно, быстры и опасны.

Гонг отсчитывал раунды – пять, шесть, семь, Манфреду никогда не приходилось сражаться так долго. После серии мощных ударов, бросавших противника на ринг, победа всегда приходила быстро. Однако выматывающие тренировки, которые проводил с ним дядя Тромп, сделали его выносливым и укрепили ноги и руки. Он по-прежнему чувствовал себя сильным и неуязвимым и знал, что победа придет. Нужно только подождать. Американец уставал. Его удары сыпались уже не с прежней быстротой. Он обязательно должен был ошибиться, и Манфред ждал этой ошибки, сдерживая страстное стремление увидеть кровь американца.

Это произошло в середине седьмого раунда.

Американец нанес прямой удар левой, и, даже не видя его, только чуя по-звериному, Манфред убрал назад подбородок, и удар едва коснулся его лица, не достигнув цели.

Манфред поддерживал равновесие, отклоняясь назад, но готовый устремиться вперед, приготовив правую руку, со сжатым кулаком, как кузнечный молот, и американец на сотую долю секунды опоздал с отходом. Семь тяжелых раундов утомили его, он чуть задержался – и открыл правый бок. Манфред не видел этот изъян в защите, слишком небольшой, слишком недолгий, но снова его рукой водили чутье и опыт; по развороту плеч американца, по углу наклона его рук и головы он понял, где брешь в защите.

Времени для сознательных действий было слишком мало; кулак устремился вперед раньше, чем Манфред мог сознательно принять решение, но оно было принято инстинктивно и означало развязку. Не обычное для него завершение боя множеством ударов обеими руками, нет – единственный удар, решающий и неотразимый, завершит бой.

Удар зародился в больших эластичных мышцах икр и бедер, с помощью поворота таза, спины и плеч, набрал стремительность, как камень из пращи, и все это сосредоточилось в правой руке, как убыстряет ток могучая река, войдя в узкий каньон; удар миновал защиту американца и пришелся в темную голову с силой, от которой у Манфреда лязгнули зубы. Он все вложил в этот удар, все тренировки и весь опыт, всю свою силу; все его тело, и сердце, и каждая старательно разработанная мышца – все стояло за этим ударом, и он обрушился в цель тяжело и чисто.

Манфред почувствовал этот удар. Он почувствовал, что кости его правой руки сломались, они трещали и лопались, как сухие ветки, боль была как белое электричество, которое пронеслось по руке и заполнило голову пламенем. Но в этой боли были торжество и пьянящая радость, потому что он знал: все кончено. Он победил.

Пламя боли утихло, Манфред опять мог видеть и поискал, где у его ног лежит американец, но дикое биение его сердца на мгновение словно остановилось, а само сердце превратилось в сгусток отчаяния. Сайрус Ломакс оставался на ногах. Оглушенный, он шатался, глаза его потускнели, он ничего не видел, его ноги словно стали ватными, а голова свинцовой, он раскачивался, готовый вот-вот рухнуть, – но оставался на ногах.

– Убей его! – кричали в толпе. – Убей!

Манфред видел, как мало для этого нужно: еще один удар правой, и американец упадет, – всего один удар. Но этой возможности не было, ничего не осталось. Правая рука отказала.

Американец качался, как пьяный, отскакивая от канатов, колени его подгибались, но каким-то невероятным усилием воли он распрямлялся опять и опять.

«Левая рука. – Манфред собрал все остатки сил. – Я должен достать его левой».

И, превозмогая боль, он снова пошел на противника.

Он пустил в ход левую руку, нацелившись в голову, но американец отклонил удар некоординированным движением вперед, обеими руками схватил Манфреда за плечи и повис на нем, как утопающий. Манфред попытался сбросить его, рев толпы превратился в безумный гром, рефери кричал: «Брек! Брек!», но американец продержался достаточно долго.

Когда рефери наконец развел их, взгляд Сайруса сфокусировался: к боксеру вернулось зрение; он начал пятиться от отчаянных усилий Манфреда достать его левой, и тут прозвучал гонг.