Боже правый! Под всеми арками гостиного двора грудились красноармейцы. Засада! Сомнения в предательстве уже не было. Большевики знали не только день — даже час выступления. Ждали открытого огня, чтоб всех разом прихлопнуть, как мух. Не требовалось большого ума догадаться о плохой вооружённости восставших. Не с пушками же в город заявились.

Со стороны артиллерийских складов несло уже звуки настоящего жестокого боя; зарево разливалось, рвались задетые в переполохе складские снаряды. Даже клик конницы доносило — значит, тюфяк Деренталь поспел, и Ягужин уже в седле.

А здесь — безмолвие. Здесь ждали безоружных.

Савинков боком, боком, вдоль затенённых стен других домов повёл свою небольшую револьверную команду на выручку Патина. По первым ударам в задние двери догадался: пытаются взломать. По двум открыто пущенным ракетам, красной и зелёной, — вызывают на подмогу заречный отряд Вани-Унтера. Правильно!

Пришло единственное решение:

— Стреляйте по парадным окнам. Шумите. Отвлекайте оборону от Патина...

Он ещё не успел закончить, как тишину прилегающей площади разорвало молодецкое:

— Ур-р-а-а!..

Под эту внезапную, отвлекающую атаку Патин, слышно было, вломился внутрь биржи, потому что там, за метровыми каменными стенами, уже стоял человеческий яростный ор.

Нечего было и думать взять парадные двери, тем более что от гостиного двора, уже не таясь, стреляя на ходу, подбегали на помощь своим отряды красноармейцев. Хорошо, что хоть немного отвлекли их от смертников Патина. Савинков знал расположение биржи ещё с прежних славных времён, когда через Рыбинск убегал от жандармов и прятался там с сыном одного купца в лабиринте подвалов. Патин штурмовал самые нижние боковые, прямо от воды идущие двери — он повёл своих на бывшую танцевальную площадку, вторым этажом высоко поднимавшуюся над водой. Выходившие на танцплощадку сразу несколько дверей были не столь прочны; в прошлые времена вход туда ещё прикрывала литая чугунная ограда, сейчас, конечно, поваленная. Те двери были филёнчатые, и юнкера, похватав прутья порушенной ограды, без труда разломали несколько филёнок, прежде чем охрана биржи из нижнего этажа поднялась сюда. Их уже встречали прицельными выстрелами. В руках юнкеров оказались винтовки, даже со штыками. Ах, молодцы! Всё-таки учили их не только танцевать на балах — лихо и штыками работали!

Савинков к штыку был непривычен — стрелял с обеих рук. Там, куда они ворвались, были небольшие пилястры. Ещё до того, как набежала охрана, он успел спрятаться за одну из них. Юнкера не могли все затаиться — кто-то уже стонал на полу под мятущимися ногами. Он помогал им из засады. Красные армейцы пёрли по узкой лестнице, до времени не понимая, откуда их косит; когда догадались — пули стали щепать и кирпич пилястры. Савинков не мог уже прицельно стрелять, выжидал. И... дождался!.. С криком: «Ой, мама!» — упал охранявший взломанные двери юнкер. В переполохе забыли про набегавших с площади красноармейцев — мальчишка в одиночку отбивался...

Не оставалось ничего другого, как крикнуть своим:

— Вниз! В штыки!

Сам он первым бросился на лестницу, но молодые, здоровые юнкера опередили — буквально прорубили выход в нижний этаж. Савинкову оставалось прикрывать их ничем не защищённый тыл. Спасало до поры, что напавшие с тыла красные армейцы сами пока не стреляли, в такой свалке не разобравшись, где свои, где чужие. Юнкера Савинкова успели захлопнуть тяжёлую подвальную дверь. И к ней — всё, что под руку попадалось: ящики с патронами, мешки с мукой, тюки одежды, какие-то шкафы, столы и скамейки. Даже неизвестно как сюда попавшие пудовые якоря... Всё! Сверху уже не вломиться.

Но дальше-то — что?..

Внизу в некоторых плохо освещённых углах ещё постреливали. Многие электрические лампочки были сбиты то ли самими защитниками, то ли юнкерами Патина…

Их и всего-то двое навстречу приковыляло, раненых. Они опирались на захваченные винтовки и дышали как загнанные.

— Где поручик Патин?

Один из юнкеров, придерживая распоротый штыком живот, кивнул на освещённую лампочку.

Под ней с торчавшим в груди штыком лежал Патин.

Савинков выдернул штык, гранёный, русский, и зачем-то ошмётком валявшейся ветоши заткнул страшно развороченную рану.

— Нижние двери! — думая об этой последней в судьбе поручика ране, не позабыл напомнить.

Но юнкера и без его подсказки баррикадировали пролом, сделанный Патиным. На той стороне уже стучали приклады и грохали выстрелы. Дубовую дверь прошить, конечно, не могли, а пролом был хорошо завален. И всё же...

— Вломятся! — запаниковал зажимавший живот юнкер.

Савинков хотел сказать, что ему-то уж теперь всё равно — с распоротым животом да без всякой медицины долго не живут, — но пожалел мальчишку:

— Прежде чем вломятся, мы успеем уйти. Берите каждый по две винтовки и патроны — за мной!

— А раненые?.. — уже из своих юнкеров не выдержал кто-то, не решившись сказать: убитые.

— Вас сколько, мои молодцы?

— Шестеро... — был несмелый ответ.

— А раненых, — он выдержал всё-таки это ненужное слово, — двенадцать. Тринадцатым — поручик. Вам восьмерым, а среди вас есть... слабые, — деликатно напомнил он, — тринадцать мужиков не унести. Выбирайте: или так нужные нам винтовки — или ваши товарищи?