Савинков, переодетый в полувоенный френч времён Корнилова, довольствовался старым браунингом и военным наганом. У Патина — то же самое, да ещё винтовочка со срезанным стволом. Как ни облагораживай название, а всё равно — разбойничий обрез. При виде Патина, явившегося из задней комнаты в форме пехотного поручика и при таком куцем винтаре, Савинков сдержанно похмыкал:

— Хорош поручик!

— Уж какой есть, — обиделся Патин.

Но времени для обид не было: со стороны артиллерийских складов вдруг резанула крупная пулемётная очередь. Явно с максима. В ответ зацокали винтовки. Савинков переглянулся с Патиным и несколькими окружавшими его юнкерами:

— Почему так рано?..

Отвечать было нечего: до условленного срока, двух часов ночи, оставался целый час. В это время полковник Бреде ещё только скрытно выдвигается к складам... Значит, пулемёты ударили с упреждением?

Подтверждая эту мысль, тоненько затюкали в ответ и немецкие ручные пулемётики. Опасение Савинков до последней минуты держал при себе, но чутьё старого подпольщика несколько дней зудело: происходит, а может, уже и произошло самое обыкновенное предательство... Красные армейцы, беспечно выходившие из штаба 12-й армии — от набережной, из бывшего реального училища, — вдруг как сквозь землю провалились. Даже за жратвой, на свой грабёж, не выходили. Ни единой звезды не замечалось. Появились наспех отпечатанные объявления: «ВСЕ — НА ЗАЩИТУ МОСКВЫ!» С чего бы это? Москву есть кому защищать; Рыбинск с Ярославлем — не ближние ли подступы к большевистской столице? Если знают о присутствии здесь главного российского террориста, не усыпляют ли его ложным разоружением? Не одни же дураки в стане красных. Вон сколько царских полковников и генералов переметнулось! Не говоря о латыше Геккере, даже Брусилов, краса и гордость русской армии, посчитал, что, помогая большевикам своим авторитетом, спасает Россию от иноземного нашествия... Значит, полковник Вреде, воевавший под началом Брусилова, — против него? Значит, Савинков, комиссарствовавший при его преемнике Корнилове — тоже ПРОТИВНИК?!

В голове это не укладывалось. Да и некогда было. В первоначальный перехлёст пулемётов ввязалась густая винтовочная пальба. Что ж, у полковника Бреде до сотни настоящих винтовок, и, судя по всему, они вынужденно, но всерьёз заговорили. Время пик?

— Юнкер Клепиков, — позвал он, отстраняясь от всякого дружества. — Скачите к полковнику Бреде. Узнайте — что там?

— Слушаюсь... господин генерал! — с некоторой запинкой, но без всяких шуток козырнул адъютант, выбегая во двор.

В каретном сарае ещё с вечера было припасено несколько осёдланных коней, украденных кавалеристом Ягужиным у красных растяп.

На окрик выскочил из задних комнат всклокоченный и совсем не военный Деренталь:

— Борис, что мне прикажешь делать?..

Не хватало, чтоб следом за ним явилась, подметая своим малиновым пеньюаром затоптанный пол, и бесподобная Любовь Ефимовна. Он вызвал Деренталя для связи с вологодскими послами. Но как же Люба-Любушка останется одна в Москве? Первые дни Савинкову по-мужски льстило её присутствие, но сейчас было не до того.

— Вы — к поручику Ягужину. Немедленно — конная атака!

Непроспавшаяся, неопохмелённая физиономия друга сморщилась, но он смолчал. Несмотря на весь свой расшлепистый гражданский вид, к седлу был привычен. Правда, выучка только Булонского леса...

— Я скрытно с десятком юнкеров атакую биржу, — уже сам выступил Патин. — У них там тоже оружейный склад.

— Но ведь рука?..

— Руке некогда болеть, — сдёрнул Патин перевязь. — Без винтовок нам нельзя.

— Нельзя.

Козырнув, Патин скомандовал:

— Десять — за мной!

В этой обшарпанной, внешне нежилой и заколоченной усадьбе полк можно было спрятать, а уж полсотни юнкеров и подавно. Все были наготове, в форме. Патин прихватил первый набежавший десяток и бесшумно, иноходью опытного разведчика скрылся в темноте. Юнкера подняли совсем не нужный топот. По затихшим вдруг шагам Савинков понял: поручик внушает — не на императорском плацу. Потом потише стало, растаяло в темноте.

И только Савинков закурил свою спасительную сигару, как из задней комнаты вывалилась, вытряхнулась — иначе нельзя было сказать — бесподобно утренняя Любовь Ефимовна.

— Чего меня все покинули, Боренька?..

— Я не Боренька! — ткнул он сигарой в её малиновый пеньюар. — Оденьтесь. Быстро. И возьмите... на всякий пожарный случай!.. хотя бы дамский браунинг.

— Браунинг... браво! — потянулась она к Савинкову, но он перевёл взгляд в дальний угол.

— Фу... какой гадкий!.. — Она выбрала, всё так же сонно потягиваясь, из кучи сваленного в углу оружия именно то, что никому не было нужно.

Откуда тут на самом деле взялся дамский браунинг, думать не хотелось. Пока Любовь Ефимовна почему-то прятала его под пеньюар, Савинков отшвырнул сигару:

— Выберите себе, мадам, юнкера в провожатые!

Она — в рёв:

— Да как это можно так обращаться со мной... со мной»

Савинков не слушал.

— Следующие десять человек — к моему плечу! Остальным — ждать здесь дальнейшей команды.

Со стороны биржи, куда исчез Патан, не слышалось ни звука. Савинков с запозданием понял: десять первых юнкеров — это десять смертников. Пусть в таком случае будет двадцать!

Зван, что Патин постарается обойти каменную неприступную биржу с тыла и как-нибудь вломиться в задние двери, он повёл своих тихими перебежками к гостиному двору — там уже недалеко было до биржи.