К тому времени, когда Флобер появился на свет, Руан уже был довольно крупным городом. История наложила на него свою неизгладимую печать в виде построенных во времена Средневековья или в эпоху Возрождения фахверковых домов. В пятистах метрах от городской больницы располагалась площадь, где приняла смерть Жанна д’Арк [4] . В речной порт заходили торговые суда. В начале XIX века в городе активно развивалась промышленность, в частности прядильная мануфактура, за что Руан получил название «французского Манчестера». Город буржуа и рабочих, культурных ценностей и промышленного производства. Первые впечатления юного Флобера были связаны с трудовой атмосферой этого города, которая настраивала на созидание и служение на благо общества.

Целеустремленный и смышленый брат писателя Ашиль, который был старше Гюстава на восемь лет, отвечал всем возлагавшимся на него семейным надеждам. И потому Гюстава до поры до времени родители оставили в относительном покое. К тому же он, кажется, не обладал таким же крепким здоровьем, как Ашиль. Он, подобно младшей сестре Каролине, был предметом неустанных тревог и забот матери, потерявшей к тому времени троих малолетних детей. Гюстав не замедлил воспользоваться ситуацией. К тому же его интеллектуальные способности в глазах родителей оставляли желать лучшего. Мать видела в нем спокойного увальня, который был способен часами напролет с самым «глупым» [5] видом в задумчивости сосать палец. Так в семье родилась легенда об «идиоте семьи». В детстве Гюстав не проявлял большой тяги к знаниям. С горем пополам научившись читать, он замкнулся в себе. Родителям не удавалось вытянуть из него и слова, словно он затаил обиду на то, что отец разочаровался в его способностях. Гюстав часто забегал в гости к соседу, папаше Миньо, который проникся к нему симпатией и читал ему «Дон Кихота» [6] , оставшегося на всю жизнь любимой книгой Гюстава. В 1850 году он писал матери: «Первые впечатления навсегда остаются в памяти. Стоит мне немного задуматься, как картины детства встают передо мной, словно я видел их вчера. И вновь я вижу перед собой папашу Ланглуа, папашу Миньо, который читает мне „Дон Кихота“. Я вспоминаю свои детские шалости в саду по соседству с окном больничного морга» [7] .

Папаша Миньо был дедом Эрнеста Шевалье, лучшего друга детства Гюстава. Много лет спустя, в 1905 году, Каролина, племянница Гюстава, рассказала о том, как ее дядя «вприпрыжку перебегал на другую сторону улицы, чтобы поскорее забраться на колени к папаше Миньо. И вовсе не потому, чтобы получить какую-то сладость, а чтобы послушать его рассказы… Больше всего он любил „Дон Кихота“. Не желая усаживаться за букварь, он приводил веский, по его мнению, аргумент: „Зачем учиться читать, если папаша Миньо делает это за меня“» [8] . Так родилось заведомо ложное представление о том, что Флобер отставал в развитии от других детей и даже в девятилетием возрасте до самого поступления в лицей не умел читать. К десяти годам он кое-как освоил грамоту, однако это обстоятельство нисколько не помешало ему заявить о своем литературном призвании.

1 января 1831 года Гюстав пишет Эрнесту Шевалье: «Ты прав, когда говоришь, что праздник Нового года — глупый день… Если хочешь переписываться со мной, то я буду сочинять всякие истории, а ты — рассказывать о том, что видел во сне. Как одна дама, которая только и делает, что болтает о своих глупых снах, когда приходит на прием к отцу, о чем я тебе еще напишу».

Здесь дело не только в переписке и пересказе «глупостей». К этому времени у Гюстава появились так называемые «неврозы», однако их не следует путать с физическими недостатками и тем более с умственной отсталостью. Истина заключается в том, что юный Гюстав давно и успешно освоил грамоту, умел читать и писать и уже вынашивал творческие замыслы. Месяц спустя — ему еще не исполнилось и девяти лет! — он обратился в письме все к тому же Эрнесту и предложил «объединить усилия для написания „историй“ [9] под названием „Прекрасная андалузка“, „Бал-маскарад“, „Мавританка“». В то же время он сочиняет «Похвальную оду Корнелю», новеллу «Людовик XIII» и пишет очерк о запоре, вызванном «сжиманием калового отверстия» [10] . Как он сам однажды признался, уже тогда в нем уживались «два совершенно разных человека» [11] . Один пребывал во власти высоких идей и благородных помыслов, а другой был наделен чувством юмора на грани скабрезности. Возможно, что в том юном возрасте его охватила жажда творчества. Первые шаги юного Гюстава на литературном поприще были связаны с театром: он пишет «исторические» скетчи, которые разыгрывает дома в бильярдной, придвинув к стене бильярдный стол с помощью своего друга Эрнеста и семилетней сестры Каролины. Друг выполняет обязанности машиниста сцены, а сестра — костюмера-декоратора.

Примерно в те же годы на Гюстава производит неизгладимое впечатление спектакль кукольного театра: представление о святом Антонии, пребывающем во власти видений, навеянных дьяволом. Известно, что эта тема будет волновать его воображение всю оставшуюся жизнь. На этот сюжет он сочинит три разных произведения…

В детстве Гюстав был прелестным ребенком. Когда же он вырос, то сохранил приятную внешность до той поры, пока излишняя полнота и ранняя лысина не начали прибавлять ему возраста. Однако в юношестве он был необычайно хорош собой. Вот что 4 октября 1846 года он написал Луизе Коле: «Видели бы вы меня лет десять назад! У меня были тонкие черты лица, о чем теперь приходится только с сожалением вспоминать. Мой нос не был таким мясистым, как сейчас, а лоб был совсем лишен морщин. <…> Можете ли вы себе представить, что, когда я был ребенком, знатные дамы приказывали кучеру остановить карету, чтобы взять меня на руки и поцеловать? Однажды герцогиня де Берри, находившаяся проездом в Руане, совершала прогулку по набережной. Она увидела меня в толпе, когда отец приподнял меня над головой, чтобы я мог лучше рассмотреть проезжавший мимо кортеж. Она приказала остановить карету, чтобы лучше рассмотреть меня и поцеловать».

И вот осенью 1832 года этот прелестный ребенок поступил в восьмой класс Королевского коллежа [12] Руана. Вначале в качестве ученика, живущего дома, а затем в марте следующего года он был переведен на полный пансион, несмотря на то что коллеж располагался не так далеко от его родительского дома, всего в каких-то двух километрах…

В наши дни трудно себе представить, каким был коллеж, учрежденный Наполеоном. Это были одновременно учебное заведение, казарма и тюрьма. Ученики носили одинаковую форменную одежду, преподаватели — профессорские мантии. Дети писали диктанты на коленках, дрожа от холода в неотапливаемых классных комнатах. Но особенно мрачными были ночи. За мальчиками присматривал надзиратель. Он совершал свой ночной обход с фонарем в руках. Его шаги, раздававшиеся в зловещей тишине, наводили ужас. Вот что писал Гюстав несколько лет спустя в повести «Ноябрь», биографическом произведении, где он рассказывает о своих первых годах обучения: «Насколько мне было тоскливо и неуютно в этом унылом коллеже, настолько меня обуревали мечты о наполненной яркими событиями жизни. Я жаждал действий и приключений. Мне хотелось познать всё и сразу» [13] .

В такие хмурые дни, когда всё или почти всё запрещено, с особой силой разыгрывается воображение, самые смелые мечты принимают характер навязчивой идеи. Они подкреплены «последней экспансией романтизма, наконец, дошедшего до нас» [14] . Как только заканчивались классные уроки, ученики спешили разойтись по спальным комнатам, где каждый предавался своим любимым занятиям: чтению книг, курению в туалете, мастурбации.

Гюстав был прилежным учеником. На втором году обучения в лицее он получал хорошие оценки по латыни, французскому языку и географии. Совсем скоро у него формируется критический взгляд на человечество вообще и на общество в частности. И мрачная мысль о том, куда катится этот мир, с годами укрепляется в его сознании все больше и больше. В одиннадцатилетнем возрасте, когда король Луи Филипп прибыл с визитом в Руан, он пишет: «До чего же глупы эти люди, до чего же ограниченный и тупой народ!.. Бежать толпой, чтобы увидеть короля, голосовать за 30 тысяч франков на проведение празднеств, выписывать за 3500 франков музыкантов из Парижа, расшибаться в лепешку. Ради кого такое усердие? Ради какого-то короля!» [15]

Между тем преподавание учебных дисциплин в коллеже к тому моменту, когда в него поступил Флобер, претерпело существенные изменения по сравнению с предшествующими годами. До 1830 года вся система образования строилась на углубленном изучении латыни. После падения династии Бурбонов и изменения государственной политики коллеж не остался в стороне от новых веяний и тенденций, в частности от романтизма, распространявшегося уже полвека по Европе. Конечно, еще не настало время для изучения произведений Шатобриана или Виктора Гюго, однако в коллеже уже ввели такие предметы, как литература и история. Они особенно легко давались Гюставу. Как это часто происходит при формировании творческой личности, один из преподавателей на ранней стадии обучения оказал особое влияние на Гюстава. Об этом известно от Герберта Лоттмана, который подробно изучал этот персонаж [16] . Оноре Генрих Гурго, или попросту Дюгазон, тридцатилетний преподаватель грамматики, был учителем Гюстава на протяжении трех лет. Человек блестящего ума, строгий и методичный, он не проявлял жесткости, наказывая учеников за нарушение дисциплины, в чем его упрекало руководство коллежа. Своему юному ученику он прививал вкус к красоте в области литературной словесности и в особенности к стилю. Безусловно, Флобер обязан именно этому преподавателю тем, что позднее на литературном поприще демонстрировал особую «грамматическую красоту фразы», отмеченную Марселем Прустом [17] , не особенно заботясь о соблюдении установленных грамматических правил. Под крылом этого благосклонного к нему учителя Флобер раскрыл свой писательский талант в сочинениях на темы, которые было принято предлагать ученикам в соответствии с действовавшими в те времена правилами: в XIX веке молодых людей учили писать сочинения, полностью имитируя своих преподавателей.