– Чтобы потом какой-нибудь хорек накатал на него донос, – тихо добавила Ксения.

– Бывает и так в нашей жизни, но другой у нас нет и не будет.

– А я не верю, – сказала Ксения, – и Алеша мне говорил, что у человека может быть много жизней. Человек в другой жизни может и камнем стать, и собакой, и деревом.

– Мне он такого не говорил. Хотя я знаю – это теория о переселении душ. Значит, ему после контузии что-то открылось, – задумчиво сказала Александра. – У твоих маленьких глаза Адама. Такие же эмалево-синие, печальные, с легкой раскосинкой, значит, и душа будет его. Говорят, глаза – зеркало души… Неужели он два года пластом лежал?

– Ну не два. Наверное, год и восемь или девять месяцев.

– Пролежни были?

– Ты что?! Мы с тетей Глашей знаешь как следили за этим!..

– Царство небесное ей!..

Разговоры у них в ту ночь шли вразброс, что называется, с пятого на десятое. Но поскольку молчать друг с другом им было легко, то молчание между словами скрепляло их воедино.

– Когда Алеша поднялся, Иван Ефремович Воробей, я говорила, взял его в пастухи. А однажды, ближе к вечеру, они с Воробьем поехали на линейке в баню комбикормового завода и у кладбища спасли от смерти Витю-гада. Петя и его отец кол ему промеж ног забивали осиновый. Ну Воробей и Алеша спугнули их, а Витю подобрали с дороги, погрузили на линейку и привезли в медпункт. Алеша оперировал, Семечкин и Воробей ему помогали. Спасли гада на свою голову. В тот же вечер Семечкин назначил Алешу фельдшером вместо Вити-гада.

– А за что они ему осиновый кол?

– За что? Витя-гад с Петиной младшей сестренкой Зоей спутался, она забеременела. Он сделал ей аборт, и она умерла. А потом и ее мать с горя умерла. Вот за это.

– В медпункте делал или дома?

– Вроде в медпункте.

– Тогда странно, что умерла.

– Вот и Алеша так говорил: странно… Где он сейчас? То, что жив, я точно чувствую.

– И я, – сказала Александра.

– А у тебя родители в Москве? – спросила Ксения.

– Мама со мной, а папа погиб еще в Гражданскую, когда я была малюткой.

– А мой папа погиб в эту, в Отечественную. Сначала перед войной его посадили, а в мае сорок первого выпустили. На второй день войны призвали, и он скоро погиб, еще в Смоленске. Мы сюда эвакуировались, а дальше ехать не было денег. Область была под немцем, а наш краешек они не зацепили. Это хорошо, и тогда, конечно, было хорошо, но сейчас особенно – нашим можно в институт поступать, а у меня подружка из соседнего села, они были в оккупации, и ей из-за этого теперь в институт нельзя.

– Почему?

– А кто его знает! Нельзя – и все. Наверное, считается, если человек был в оккупации, то он как бы порченый.

– Дурь! – в сердцах произнесла Александра.

– Дурь не дурь, а ей отказали даже в приеме документов. И мне откажут – Алеша по плохой статье пошел.

– А что, бывают хорошие статьи?

– Бывают. Убийство на почве ревности…

– Дурь! Ты будешь учиться в Москве – сто процентов! Не обязательно им все докладывать: кто, и что, и как – совершенно не обязательно.

– Я не откажусь от Алеши! – Голос Ксении прозвучал глухо, почти враждебно.

– А я не призываю тебя отказываться. Я просто хочу, чтобы ты взглянула чуть шире: почему мы должны и устно и письменно исповедоваться перед этими негодяями? Чтобы выжить, мы не должны предавать, но схитрить обязаны. Алеша хотел, чтобы ты училась?

– Очень. Он так мне и говорил: я мечтаю, чтобы ты выучилась.

– Вот и будешь учиться. Тут обсуждать нечего. Я выполню его волю. Ты школу-то окончила?

– На «отлично».

– Значит, в этом году приедешь поступать.

– А Адьку с Сашкой куда?

– У бабушки и прабабушки побудут. Они что – против?

– Они не против. Они только и говорят: учись, Ксения… В этом году не приеду. Таких маленьких я их не оставлю на маму с бабушкой. В следующем – может, а лучше в сорок девятом, если голода не будет.

– Не будет! – уверенно пообещала Александра, словно быть голоду или не быть зависело от нее лично, а не от партии-правительства.

– Хорошо бы! – вздохнула Ксения. – Тогда и Алеша выживет. Слушай, Саша, а как ты мне предлагаешь схитрить?

– Пока не знаю, но придумаем обязательно. Адам ведь жил под чужой фамилией, и я…

– Нет! – горячо прервала ее Ксения. – Это мне не подходит. У меня отец – Половинкин, муж – Половинкин, и я всю жизнь буду…

– Тогда напиши в анкете «пропал без вести» – это ведь так и есть, для тебя, во всяком случае… Ну, в общем, сейчас этим не заморачивайся. Я все продумаю основательно, найдем выход, у меня есть с кем посоветоваться.

Помолчали.

– Извини за вопрос: а у вас детей не было?