Они оба расхохотались от несоответствия смысла и Никиного внешнего вида: такой вот мощный воробушек в потертых джинсах и кедах на босу ногу. И расстались еще ближе, чем некогда были.

Только теперь, когда из поперечин шпал и перестука неутомимого метронома колес складывалась дорога вперед, Ника позволила себе подумать о Кирилле. Она носила его образ по каждой улице, которую прошла за эти дни, но осознанно не позволяла увлечься им в полную силу. Отлавливала и истребляла каждую нежную мысль «вот здесь ему бы понравилось» или «вот это заставило бы его улыбнуться». Иначе она не смогла бы разобраться в себе и поездка оказалась бы напрасной. Это стоило невероятных усилий, но она справилась. И сейчас, на верхней полке, Ника наконец разрешила себе отдаться мечтам о нем, о звуке его голоса, о прозрачном свете его глаз. Ее грела мысль, что с каждой минутой она все ближе, и неважно, что он, вероятно, даже не заметил ее отсутствия. Вдруг вспомнила, как однажды он затеял партию в покер и обставил Пашу, Лелю и Даню, да так, что распалившийся Трифонов обвинил его в шулерстве, а Кирилл не моргнув глазом согласился. Оказывается, он и правда мухлевал, только вот поймать его за руку Даня так и не смог, даже будучи предупрежденным. Ника не удержалась и захихикала от этого воспоминания, и тучный сосед по купе тут же принялся приглаживать волосы, поглядывая встревоженно: не над ним ли смеются. Чтобы не смущать попутчиков, Ника отвернулась к стенке, потушила тусклую лампочку над головой и продолжила предаваться своим безнадежным удовольствиям, улыбаясь в подушку.

Сон о троне

В кузнице было жарко, как в жерлах Тартара. Мехи раздували огонь в очаге, и Ника почувствовала, как от сухого жара развеваются ее волосы. Недра земли гудели и дрожали, и их стон касался чуткого уха Ники, рождая тревогу.

Она не знала, зачем оказалась и как попала сюда. Ее память сплошь состояла из заслонок и преград, и мысль продиралась через них неохотно и трудно, натыкаясь на слепые пятна. Ника помнила об Олимпе, но ее божественное жилище было так далеко, что в его существование верилось с трудом. Кратер вулкана на самом дне мира, где на острове среди текущей лавы стояла кузница, был куда реальнее.

А потом богиня увидела хозяина. Он был страшен лицом, уродлив и огромен, но в это же время его бугрящиеся, налитые свинцом мышцы, крепкая шея, сильные руки и суровое, резкое лицо – все его черты хранили на себе печать ужасающей, смущающей душу красоты. И вдруг Ника узнала темные кудри. Она видела их раньше, у царевича Париса был точно такой же локон надо лбом. И ступни ног – точь-в-точь у Девкалиона, смертного, спасенного ею из тонущей Атлантиды – с торчащими мизинцами. Чудится ли ей это? Нет, она уверена, кузнец одновременно и знаком, и незнаком. Как будто все это лишь снится и кузнец не тот, кем чудится. Он не смертный и не титан, запертый после войны в начале времен здесь, под земной корой. Божественную сущность не скрыть под недолговечным обличьем человека-кузнеца, она просвечивает сквозь тонкие покровы и сосуды, она готова переломить каждую косточку хрупкого скелета и явить себя. Но пока медлит, сдерживая нетерпение.

– Кто ты, кузнец?

Мужчина не обращал на нее никакого внимания и, кажется, даже не заметил ее присутствия. Он был поглощен работой, его губы сжались, лицо сосредоточено и хмуро, а глаза, особенно светлые и водянистые от контраста с опаленной кузнечным жаром кожей, внимательно глядели за тем, чтобы все шло как полагается.

Он отливал пластины из расплавленного серебра. Часть их уже была готова и даже вынута из форм, и Ника приблизилась, стараясь рассмотреть изображенные на них картины. Тонкая работа, равной которой нет и на Олимпе, поняла она сразу. На остывающем металле выступали рельефы. Тут был Аполлон, заплетающий косы сестре, и встречающая Персефону у ворот царства мертвых Деметра в окружении цветущих деревьев, спор Афины и Посейдона за Аттику, пир перед Троянской войной. Ника подушечками пальцев водила по картинам, ощущая каждый изгиб вязи, каждую выпуклость и впадинку, такие же теплые, как человеческая плоть, словно само серебро трепетало скрытой в нем жизнью. Большая пластина представляла собой оттиск атлетичной фигуры, вписанной в замкнутый круг, как в клетку. Ряд табличек поменьше изображал танец, человечки застыли в разных позах, точно пришпиленные бабочки, и Ника с удивлением обнаружила в себе знание этого танца, как будто каждое его движение было рождено из нее самой. Из других барельефов выступали девушка с птицей на плече и одиноко покачивающаяся на волнах люлька с младенцем.

– Эй, кузнец, что это?

Он не отозвался и даже голову не повернул. Тогда богиня легко подошла ближе и тронула его за плечо. Кожа, туго натянутая на сустав и мышцы, была горячей и плотной, неуязвимой – о такую вполне может сломаться копье. И прикосновения Ники кузнец не почувствовал. Когда ему понадобился металлический штырь, он повернулся к богине и прошел сквозь нее, как через бесплотную дымку.

Ника не существовала в этом пространстве. Ее не должно было быть здесь. И все-таки она все видела.

В руках кузнеца позвякивали цепи с цельными звеньями, соединенными вместе древней магией. Это искусство утрачено на Олимпе, лишь титаны способны ковать такие нерушимые цепи – и хозяин этой кузницы. Он поднял цепь над головой, потряс ею, напрягая мускулы, и в его глазах сверкнуло мрачное торжество.

От очага полыхнуло жарким ветром, и Нику охватило тягостное предчувствие. Испуганно зашевелились за спиной белоснежные крылья, которым было не развернуться в кузнице – слишком тесно. Еще один порыв вдруг подхватил богиню и стал возносить, и быстрее, чем она успела что-нибудь сделать, ее ноги уже коснулись серых плит олимпийского пола.

Боги столпились на середине пиршественного зала и спорили, громко, как стая сорок. Ника, вся во власти дурных мыслей, которые так и не приняли внятную форму, пыталась протиснуться сквозь сомкнутые ряды.

– Дайте мне пройти! Гермес, отойди!

Но даже легконогий брат не слышал ее. Где она, если не здесь, почему ее тело не облечено в физическую оболочку, почему она лишь мыслящая субстанция? Что происходит?

– Что здесь происходит? – В зал вошли Зевс и Гера. Рука в руке, царственная олимпийская чета. Боги расступились, почтительно пропуская их к средоточию всеобщего интереса, Ника успела проскользнуть следом, так никем и не замеченная. И замерла.

Перед ней стоял трон дивной красоты. Даже трон Громовержца на возвышении в другом конце зала уступал ему. Женственная легкость сочеталась в нем с торжественностью убранства, подлокотники и ножки были затканы сплошь каменной вышивкой из драгоценных минералов, и они вспыхивали холодными искорками в рассеянном свете. Но главное великолепие трона заключалось в высокой резной спинке. Ее верхний конусообразный край до мелочей повторял очертания Олимпа, его силуэт. Вся поверхность тронной спинки была покрыта серебряными пластинами со сценками из жизни богов и людей. Ника узнала их с первого взгляда и стала озираться по сторонам в поисках таинственного кузнеца. Среди олимпийцев его не было.