Забрезжит лицо Исполина:

На челе прозрачный топаз —

Всемирного ума панорама,

И «в нигде» зазвенит Китоврас,

Как муха за зимней рамой.

Заслюдеет память-стекло,

Празелень хвой купальских...

Я олбнецкий Лонгфеллб —

С сердцевиной кедров уральских.

340

Не хочу Коммуны без лежанки,

Без хрустальной песенки углей!

В стихотворной тягостной вязанке

Думный хворост, буреломник дней.

Не свалить и в «Красную газету»

Слов щепу, опилки запятых.

Ненавистен мудрому поэту

Подворотный, тявкающий стих.

Лучше пунш, чиновничья гитара,

Под луной уездная тоска.

Самоцвет и пестрядь Светлояра

Взбороздила шрифтная река.

Не поет малиновкой лучина,

И Садко не гуслит в ендове.

Не в тюрбанах гости из Берлина

Приплывут по пляске и молве.

Их дары — магнит и град колбасный,

В бутербродной банке Парсифаль.

Им навстречу, в ферязи атласной,

Выйдет Лебедь — русская печаль.

И атлас с варяжскою кольчугой

Обручится вновь, сольет уста...

За безмерною зырянской вьюгой

Купина горящего куста.

То моя заветная лежанка,

Караванный аравийских шлях, —

Неспроста нубийка и славянка

Ворожат в олбнецких стихах.

341

Господи! Да будет воля Твоя

Лесная, фабричная, пулеметная.

Руки устали, ловя

Призраки, тени болотные.

Революция не открыла Врат,

Но мы дошли до Порога Несказанного,

Видели пламенной зрелости сад,

Отрока-агнца багряного.

На отроке угли ран,

Ключи кровяные, свирельные.

Уста народов и стран

Припадали к ним в годы смертельные.

Вот и заветный Порог,

Простой, как у часовни над речкою,

А за ним предвечный чертог

Серебрится заутренней свечкою.

Господи! Мы босы и наги,

На руках с неповинною кровью...

Шелестят леса из бумаги,

«Красная газета» мычит по-коровьи:

«Мм-у-у! Чернильны мои удои,

Жирна пенка — построчная короста»...

По-казенному, в чинном покое,

Дервенеют кресты погоста.

Как и при Осипе патриархе,

В набойчатом плату просвирня,

И скулит в щенячьей лютой пархе

Меднозвоном древняя кумирня.

342

На ущербе красные дни,

Наступают геенские серные, —

Блюдите на башнях огни,

Стражи — товарищи верные!

Слышите лающий гуд,

То стучится в ад Григорий Новых...

У Лючифера в венце изумруд,

Как празелень рощ сосновых.

Не мой ли «Сосен перезвон»

И «Радельных песен» свирели

Затаили распутинских икон

Сладкий морок, резьбу и синели?

В наговорной поддёвке моей

Хлябь пурги и просинь Байкала.

За пляской геенских дней

Мерещится бор опалый.

В воздухе просфора и кагор,

(Приобщался Серафим Сарбвский),

И за лаптем дед-Святогор

Мурлычет псалом хлыстовский.

Ковыляет к деду медведь,