4 Клюев Н. Сочинения: В 2-х т. [Мюнхен], 1969. Т. 1. С. 185.

«древлему благочестию стеной нерушимой»и однимиз тех, кем укреплялись на Севере «левитовы правила красоты обихода и того, что ученые-люди называют самой тонкой одухотворенной культурой»5.

В ту же духовную (старообрядческую) прародину уводит поэта и линия, идущая от бабки Федосьи (тоже по матери) — «по прозванью Серых»; в материнских поминных «причитах» по ней запомнились ему слова о «белом крепком Ново-горо-де», о «боярских хоромах перёныих», об узорочье нарядов, .в которых выпала ей судьба красоваться.

Наконец, из еще более отдаленных глубин семейной молвы до поэта доходят и вовсе удивительные сведения. В том же рассказе «Праотцы» приводятся Клюевым следующие обращенные к нему слова матери: «В тебе, Николаюшка, Авваку-мова слеза горит, пустозерского пламени искра шает. В нашем колене молитва за Аввакума застольной была и праотеческой слыла» 6. Далее она рассказывает о том, как в детские годы ей привелось от одной старицы услышать, будто их род «от Аввакумова кореня повелся».

Подтвердить или опровергнуть это едва ли уже возможно, однако же, что касается духовной близости Клюева с несгибаемым протопопом и самобытным русским писателем, то это он вполне доказал и силой своего поэтического и пророческого дара, и упорством в сопротивлении чуждой идеологии, и подобной же мученической судьбой:

Ты, жгучий отпрыск Аввакума, Огнем словесным опален.

(Каин. 1929)

Образ Аввакума как духовного праотца проходит через всю поэзию Клюева. К нему он обращается и в своих литературных размышлениях: «Вот подлинно огненное имя: протопоп Аввакум\ После Давида царя — первый поэт на земле, глубиною глубже Данте и высотою выше Мильтона <...> Брачные пчелы Аввакума не забыли» 1. Жизнеописание свое

5 Литературное обозрение. 1987. № 8. С. 103.

6 Там же.

7 Рукописный отдел ИРЛИ (Пушкинский Дом). Р. 1. Оп. 12. № 681. Л. 109.

он создавал, несомненно, оглядываясь на знаменитое «/питие» XVII в.

Такова духовно-возвышенная и героическая материнская ветвь клюевского генеалогического древа. Иные ценности наследовались по отцовской линии, как о том свидетельствует автобиографическая заметка 1926 г. «Говаривал мне мой покойный тятенька, что его отец, а мой — дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведя по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умняк под сопель шином ходил <...>

Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить... Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах.

Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях...»8

Там, в материнских истоках — высокий дух христианства, к тому же в изощренной интерпретации раскольнического мистицизма, а здесь, в отцовских — сохранившееся в недрах народной жизни язычество; с той стороны поэтом усваивается исполненная византийской красоты церковно-книжная культура, с этой — культура народных игрищ, гуляний.

Наконец, о самих родителях поэта. Отец (в прошлом отставной фельдфебель, затем сиделец казенной винной лавки) какого-либо значительного отражения ни в реальной, ни в легендарной биографиях поэта не оставил, хотя и вызвал в свое время восхищенное замечание С. Есенина в письме Клюеву 1916 г.: «Приходил твой отец, и то, что я вынес от него, прямо-таки передать тебе не могу. Вот натура — разве не богаче всех наших книг и прений?» 9 Но зато роль матери в рассказах поэта о себе и во всем его творчестве исключительно велика. Ее образ, пожалуй, самый значительный и светлый из всех образов, пронизывающих его стихи, прозу, письма и записи снов. В нем невозможно разделить реальное и легендарное, мифическое, настолько он насыщен глубинными смыслами самой

8 Красная панорама. 1926. № 30 (124). С. 13.

9 Есенин С. Собр. соч.: В 6 т. М., 1980. Т. 6. С. 71.

клюевской поэзии. Уже ушедшая в иной мир, она становится для сына как бы путеводной звездой, оказывает мистическое воздействие на его судьбу, приходит к нему с поддержкой в трудные минуты жизни, является в снах и видениях. Что же касается ее как верной ревнительницы «древлего благочестия», что, по словам поэта, являлось одной из ее существеннейших черт, то об этом же свидетельствуют и воспоминания односельчан-старожилов, согласно которым, «в доме Клюевых было немало старопечатных и рукописных книг, в горницах висели иконы старого дониконовского письма, перед ними горели лампады. Дом этот часто посещали странницы, "божьи люди"»ю. От матери будущий поэт, если верить его носящим печать житий автобиографиям, получил и своеобразное домашнее образование, из которого разовьется его органическое восприятие исконной национальной культуры (допетровской Руси), ставшее истоком клюевского мира: «Грамоте меня выучила по Часовнику мамушка <...> Я еще букв не знал, читать не умел, а так смотрю в Часовник и пою молитвы, которые знал по памяти, и перелистываю Часовник, как будто бы и читаю. А мамушка-покойница придет и ну-ка меня хвалить: "Вот, говорит, у меня хороший ребенок-то растет, будет как Иоанн Златоуст"» (из «житийного» повествования «Гагарья судьбина») п.

К матери, по признанию поэта, восходят не только истоки религиозно-нравственных основ его личности, но также и его поэтического дара. Была она, как он писал сразу же после ее смерти в 1913 году В. Брюсову и В. Миролюбову, «песельни-цей» и «былинщицей». Позже эту ее одаренность, не без полемического прицела, он возводил даже в идеал: «Тысячи стихов, моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не стоят одного распевца моей светлой матери» (Гагарья судьбина)12.

Именно по настоянию матери, в шестнадцать лет, как явствует из той же «Гагарьей судьбины», Клюев уходит в Солов-

t0 Грунтов А. Материалы к биографии Н. А. Клюева // Русская литература. 1973. № 1. С. 119.

11 Север. 1992. № 6. С. 150.

12 Там же. С. 153.

ки «спасаться», на выучку к тамошним старцам, где надевает на себя девятифунтовые вериги. Оттуда затем начинаются его странствования по монастырям и раскольничьим скитам России, во время которых он становится «царем Давидом» большого Золотого Корабля белых голубей-христов, т. е. слагателем радельных песен на потребу мистической секты духовных христиан.