– А ты… Скажи, ты его любишь?

Марина взглянула на меня, словно внезапно очнулась от забвения:

– Кого?

– Его. Вадима. Ты его любишь?

Маринка снова уставилась на свои ноги, изучая теперь носки изящных кремовых туфелек на тонких каблуках.

– Ой…Здесь всё так сложно, Ксюшка… Вадька всегда был заметным. Всегда выделялся, всегда умел к себе внимание привлечь. Знаешь, дети обычно с годами меняются как-то. Кто больше, кто меньше. Из гадких утят лебеди вырастают, или наоборот. А Вадька… Он с детства был такой как сейчас. Яркий, красивый… Его даже в семь, в восемь лет девчонки замечали. Хотя он их, как все остальные мальчишки, так же за косы дергал. Но на него никто почему-то не обижался. Мы даже нарочно на его эти гадости напрашивались, старались выделиться лишний раз, чтобы внимание обратил. А я маленькая была не такая, как теперь. Типичный пример гадкого утёнка. Меня Вадька никогда за косы не таскал, не замечал даже. А мне он так нравился… И я его сама доводить начала. То линейкой сзади подкрадусь, тресну, то ластик в него запульну. Ну и он, ты же знаешь, особой скромность не страдает. Тогда тоже… Начал мне отвечать. Взаимностью… Теми же ластиками и линейками… Подножки, бывало, ставил неожиданно. Падаю, больно так – то коленку расшибу, то локоть… А самой так радостно, что смеяться хочется…

Однажды так здорово с ним портфелями подрались, и я случайно своим ранцем с подоконника горшок с геранью опрокинула. Он вдребезги, конечно, на полу – куча земли. Я в ужасе, стою плачу. Вадька надо мной смеется: «Ну что, доигралась? Влетит тебе сейчас!» И тут звонок как раз, учительница в класс заходит. Увидела бардак на полу – и в крик. Злая у нас была бабка, все её боялись, по струнке ходили. Так вот, она и орёт: «Кто это сделал?! Опять ты, Канаренко?!» Он уже тогда хулиганом был ужасным, поэтому подумать можно было сразу только на него.

У меня – душа в пятках от страха, тошнит даже. А Вадька спокойный такой стоит, будто ни в чём не бывало. «Я, Антонина Ивановна» - говорит. И глазом не моргнул, артист… Антонина его тут же за шиворот – и к директору… Помню, потом я ещё сильнее плакала, только не от страха уже. Стыдно очень было и Вадьку жалко. Ему опять велели родителей в школу вызвать. И всё из-за меня… Я на следующей перемене к нему подошла, начала извиняться… Опять плакала… А он смотрит на меня насмешливо. Взгляд у него этот… Что тогда был, такой и сейчас, совсем не поменялся. Глаза синие-синие, ресницы длинные, на солнце золотятся…Смотрит он на меня, слушает мои слова… А потом вдруг перебивает: «Ладно, ладно. Раз ты у меня в долгу, значит, после школы будешь моей женой, поняла?» И не спросил будто, а приказал, перед фактом поставил, прикинь? Это мы первый класс тогда заканчивали…

Всё это время Маринка говорила тихо, с печалью в голосе, а тут вдруг рассмеялась, прижимая ладони к порозовевшим щекам.

– А я… У меня коленки от счастья задрожали… Стою перед ним – и поверить не могу в такое чудо. «Зачем же, - кричу, - так долго ждать?! Я и сейчас согласна!»…

Господи, мы с ним до сих пор тот случай вспоминаем и смеёмся. Шутка у нас даже между собой такая осталась:

«Ну что, Марин, в ЗАГС-то когда пойдём?»

«Ты же сам сказал – после школы. Дай хоть образование получить!»

Но это всё шутки. А на самом деле… Позови он меня серьёзно замуж – помчусь, не думая, сломя голову. Хотя и понимаю прекрасно, что муж из Вадьки будет никудышный. И сейчас, и потом, сколько бы лет ни прошло, он всю жизнь будет гулять. Даже, может, и не желая того, будет изменять. Потому что не одна я такая умная. Такой парень нарасхват, всем его получить хочется. Я уже привыкла. Смирилась. Чего мне, в принципе, обижаться? Сама такого счастья захотела, добровольно. Хотя обычно он сам берёт то, что ему нужно, разрешения ни у кого не спрашивает.

Маринка умолкла, задумавшись о чём-то, и мне показалось, что говорить она больше не будет. Однако пауза длилась недолго. Вспомнив нечто очень важное и сокровенное, Маринка снова подняла голову, пристально взглянула на меня:

– Скажи, он классно целуется, да?

Не ожидавшая такого вопроса, я растерялась и ничего не ответила, а Маринка, вроде бы и не нуждаясь в моей оценке способностей Канарейки, продолжала захлёбываться восторгом:

– По себе знаю, когда он целует – сопротивляться смысла не имеет и отказать невозможно. Я после пары таких вот поцелуев голову напрочь потеряла и отдалась ему. Это на дискотеке было в Звёздном Городке. Мы тогда ещё со звёздновскими дружили, каждую субботу к ним в Дом Космонавтов ходили. Теперь вот не ходим, жалко… Дурацкая эта война… Так вот, о чём я?.. А, ну да… Там он меня и затащил в мужской туалет. Такая романтика вроде бы… И больно так… Он, правда, особо и не интересовался, как я себя чувствую. Знал, что не откажу. С тех пор и понеслось. Теперь уже не больно, теперь здорово. В сексе Вадька просто супер, такие вещи вытворяет – уму непостижимо. Это, я слышала, его Анжелка Алексеева научила, шлюха звёздновская. Вадька с ней до начала войны путался, ему тогда, по-моему, и пятнадцати-то не исполнилось.

Маринка опять ненадолго замолчала. Я боялась нарушить в её душе лирический настрой и сидела, почти не дыша. Чувствовалось, что Маринка ещё не выговорилась до конца, что-то беспокоило её, не давало закрыть тему.

– Меня за глаза, наверное, тоже шлюхой считают, как Анжелку. Но я не такая, Ксюш. Вадька у меня первым был. И я ни с кем, кроме него, никогда не спала. А ведь была возможность и не раз. Но я не хочу. После него никого нормально не воспринимаешь. Он такой… Необыкновенный… Хотя, по сути, типичный бабник. Ни одной юбки не пропустит, ни одной мало-мальски хорошенькой мордашки без внимания не оставит. И, что самое горькое, ему все легко, без боя сдаются, так же как и я. Ты вот сильнее. Ты молодец. У вас было что-нибудь с Виталькой?

Неожиданный переход от собственной судьбы к моей скромной персоне опять же поверг меня в растерянность. Но после Маринкиных откровений было бы нечестно скрытничать, тем более, что стыдиться мне было нечего.

– Нет, не было.

– А с кем-нибудь? Ну, до него, раньше?

– Нет. Ни разу.

– Вот это да…- В светло-зелёных, почти салатовых глазах Маринки блеснуло что-то похожее на сострадание. Но тут же погасло, и теперь она смотрела на меня с грустной улыбкой взрослой, всё на свете познавшей женщины. И я сама себе под этим покровительственным взглядом показалась вдруг наивной маленькой девочкой, играющей в куклы и переживающей по пустякам.