— Не миновала, только мы сейчас не об этом, — оборвал его Островский. — Мы сейчас говорим об убийстве человека и о покушении на убийство. И только это меня интересует, а ты мне тут зубы заговариваешь. Между прочим, тем самым препятствуя расследованию. За такие вещи и статья предусмотрена, уголовная.

— Не надо меня пугать, — насупился Григорий. — Ты спросил, а я ответил. Не за тем ли ты пришел?

— Я пришел, чтобы услышать от тебя правду! — возвысил голос Вадим. — А вместо этого слушаю неизвестно что.

«Нет, пожалуй, так просто он от меня не отстанет, — размышлял Григорий, сидя на ступеньках своего дома рядом с Островским. — Может, оно и к лучшему. Камень-то утрачен, и найти его мне одному не под силу. Пусть уж милиция поработает, а потом я сумею убедить Вадима дать мне его на денек. Чем не план? Надо воспользоваться ситуацией. Лучше такой союзник, чем никакого».

— Черепок этот, как я думаю, очень интересный артефакт, вещь редкая и необычная для наших мест. Вот я и решил выкупить ее у Франца. Ты же знаешь, что я разными древностями интересуюсь. А он уперся, мол, не продам, не проси. Вот об этом мы с ним в тот вечер и говорили.

— Постой, — вдруг подскочил Островский, хватая Григория за руку, — черепок или камень?

— Скорее, камень, — ответил Григорий, глядя себе под ноги.

— Мне нужно его полное описание. Сможешь сделать?

— У меня фотография есть, — после некоторого колебания признался Григорий. — Успел тайком от Франца щелкнуть телефоном. Снимок, конечно, не очень, но впечатление составить можно.

Исчезновение одного из пациентов в местной клинической больнице обнаружилось только рано утром, когда дежурная медсестра пришла делать ему укол. Шум решили не поднимать, тем более тут же выяснилось, что сбежавший находится в своем номере в гостинице. После недолгих переговоров по телефону беглый пациент без каких-либо условий со своей стороны согласился написать расписку в том, что претензий к лечебному учреждению не имеет и покинул его по собственной воле вопреки предписаниям лечащего врача. Этим пациентом был ни кто иной, как пан Бронивецкий, доставленный накануне в кардиологическое отделение с симптомами сердечной недостаточности и уже спустя два часа вырвавшийся из-под капельницы с требованием отпустить его немедленно, несмотря на тяжесть диагноза и незаконченный курс процедур. Все же, на всякий случай главврач, оставаясь верным своим профессиональным принципам, послал в гостиницу одну из медсестер, чтобы сделать беглецу укол, передать лекарства и заодно оценить состояние больного. Медсестра исполнила все в точности и по возвращении сообщила, что больной пребывает в невероятном возбуждении, однако тревожных признаков не подает.

Приняв укол и выслушав медицинские предписания, пан Бронивецкий выпроводил медсестру за дверь, после чего принял душ, побрился и позвонил Григорию, не обратив внимания на то, что время для звонков было еще слишком ранним.

— Рад вас слышать, — бодро приветствовал его Гриша, который уже час как не спал, размышляя об известных событиях. — Как ваше здоровье? — участливо спросил он.

— Слава Богу, хорошо, — сухо ответил Ежи, спеша начать важный для него разговор. — Дзенькую бардзо. Мне уже лучше.

— Сегодня собирался навестить вас в больнице. Когда это лучше сделать?

— Нет, нет, не стоит, — запротестовал Ежи. — Это лишнее. Дело в том, что я у себя в гостинице. Да, да, утром выписали по моему требованию.

Далее, поддавшись вдруг охватившему его предчувствию успеха, пан Бронивецкий четко и лаконично изложил свою просьбу, не забыв вставить несколько слов о тяжком бремени обстоятельств, неожиданно свалившихся на его несчастную го-лову вдали от дома.

«Как бы эти обстоятельства не приобрели форму молотка», — подумал на другом конце провода Григорий, снова вернувшийся к своим на время оставленным подозрениям.

— Что ж, — сказал он, выдержав паузу, — заходите. Сумма, конечно, немаленькая, но я готов помочь своему польскому другу, который столько сделал для меня.

Обрадованный успехом, пан Бронивецкий принялся горячо благодарить Григория, пересыпая речь превосходными эпитетами.

— Мне кажется, — мягко прервал его собеседник, — вам не стоит сейчас так волноваться. Приходите, я буду дома.

Едва дождавшись обеденного перерыва, Алька позвонила журналистке Кате. Та долго не брала трубку.

«Не случилось бы с ней чего», — думала Алька, кусая от волнения губы. Она уже знала о покушении на Франца Куцего со слов одной из сотрудниц отдела. История подробно обсуждалась в курилке.

Наконец в трубке послышался бодрый голос журналистки.

— Привет! — обрадовалась Алька. — Что там с моей просьбой?

— Все готово, — ответила Катя. — Можем встретиться после работы, часиков в шесть.

— Отлично!

После шести ей надо было идти к Григорию, с которым она договорилась накануне. Искусство требовало жертв. Он должен был позировать ей для портрета. «Ничего, — подумала она, — подождет». Честно говоря, Алька уже жалела, что вызвалась писать этот портрет. Ей было жаль времени и себя, тем более теперь, когда все ее мысли были поглощены Вадимом и этой загадочной историей с убийством, которую она рассматривала как увлекательное приключение, достойное ее непосредственного участия.

— Вот, — сказала Катя, когда они встретились несколько часов спустя все на той же скамейке, протягивая Альке четыре сложенных пополам листа, покрытых мелким бисером букв, — тут все.

— Спасибо! — выпалила Алька, разворачивая листы. — А у Островского все то же? — тут же спросила она, кинув на журналистку тревожный взгляд.

— Не совсем, — ответила та с улыбкой. — В этот раз я записала все подробно, не упустив ничего.

— Будем считать, что мы друг друга поняли, — сказал Островский, похлопав Григория по плечу. — Теперь к Францу, — решил он, глянув на часы. — Если тот в сознании, постараюсь убедить врача разрешить задать ему пару вопросов. Без его показаний слишком много неясностей.