«Что это еще за сказка… - (недовольно говорит Алеша) рассказала бы им про пионера, который предотвратил железнодорожное крушение».

«Да не слушают, - (отвечает Натка).
– Ну, шел, ну, увидел, что гайки развинтились… подумаешь, какое дело…»

Каждое утро появлялся в редакции. Готовил материалы по своему отделу. Не мог дождаться вечера, чтобы прийти домой и записать то, что десятки раз за день проносилось в голове. Когда же попадал наконец к себе в комнату, сразу наваливалась усталость.

И потом другое - никак не мог «отписаться» за поездку. Обычно очерки свои писал легко. За два предыдущих месяца дал восемь не худших своих материалов: «Метатели копий» (по фельетону было принято специальное решение крайкома), очерк «Бензин. Керосин. Лигроин», фельетон «Сережа, выдай…», три статьи с судебного процесса, распутал таинственную историю закрытия рабочего распределителя в фельетоне «Ничего не вымышлено», а из путешествия прислал «Речь не о фонтанах».

Теперь же все шло до странного медленно. Долго не вытанцовывался последний абзац. Когда же пришел утром диктовать машинистке, показалось, что листки в руках у него совсем не те. Досадуя на себя, выпрыгнул в раскрытое окно, благо здание редакции было одноэтажным.

На третий день попал в больницу, пожалуй, самую грязную и заброшенную из всех, в которых ему доводилось бывать.

Хабаровская психобольница, писал он позднее, это было все, что угодно: «изолятор, инвалидный дом, школа самоснабжения, база для краденых вещей, тихий приют для бывших людей, но только не лечебница». Скупкой вещей у больных занимался даже завлечебницей Зонь.

Он разобрался в этом, придя в себя, когда его перевели к выздоравливающим и позволили гулять по больничному саду.

Бродить по аллеям, думая о том, сколько таких приступов у него еще впереди, было довольно грустно. Он позвонил в редакцию, попросил принести из дому две тетради в клеенчатых переплетах: одну почти исписанную, а другую чистую. Ему принесли.

Заодно крепко поговорил с заведующим больницей относительно размеров обеденных порций. Заведующий критики «снизу» не любил. Его тут же перевели в буйное, где он постарался незаметно спрятать под матрац обе тетрадки. А когда проснулся утром - замер от горя и бессилия: на столе валялась пустая обложка от общей столистовой тетради, которую соседи пустили на раскур.

Пришел в себя, лишь убедись, что на цигарки разорвана чистая.

После этого был сдержан и осторожен. Чтобы вывести на чистую воду Зоня и других деятелей «душеспасительного фронта», надо было поскорей выздороветь и выписаться.

Сначала тихим, благонравным поведением добился того, что снова перевели наверх.

На другое же утро встал в четыре часа, на цыпочках, чтобы не разбудить приставленного для наблюдений санитара, пробрался в ванную, окунулся в холодную воду и сел работать.

Нужно было дописать план и приступать к повести. Болезнь всегда некстати. Теперь же она была особенно нелепа. Ион твердо решил: не сдаваться.

10 августа: «Дела мои двигаются. Упорно работаю. Между прочим, лежу в психобольнице. Но это наплевать, все равно работаю. Настроение у меня очень хорошее, и на все можно мне наплевать, потому что голова моя занята только книгой.

Итак, что же сегодня дальше… Разговор о матери?
– «У тебя есть мама?» - «Нет».
– «Она умерла?» - «Нет». Дальше Натка не опрашивает и поэтому правды не узнает».

После этого пометил: «Доверчиво ИЗМЕНА (в большом глубоком смысле)».

«День опять солнечный. Падают первые листья. Много работаю и гуляю для отдыха в тихом, заросшем травой саду. Норма у меня - в день шесть страниц, но иногда даю встречный и делаю семь. В общем, книга будет написана. Сегодня 15 августа. Вспомнил прошлый год, это время. Я жил в Крыму и заканчивал «Дальние страны».

17 августа. «Сегодня в первый раз не выполнил нормы, то есть не написал шести страниц. Но зато у меня есть несколько страниц в запасе, это те, что я писал сверх нормы, - отчитывался он перед самим собой.
– Кроме того, сегодня я разрабатывал наметку… и вся повесть лежит теперь передо мной как на ладони.

Стоят теплые, солнечные дни. Может быть, оттого, что именно в эти дни - ровно год назад - я был в Крыму, мне легко писать эту теплую и хорошую повесть. Но никто не знает, как мне до боли жаль, что он (Алька) в конце концов погибнет. И я ничего не могу изменить. Я могу только сделать, если это в моих силах, чтобы оставить крепкую память и горячую любовь к этому маленькому и Верному Человеку».

Работа двигалась стремительно. В дневниковой тетради продолжал еще разрабатывать план, а в новую заносил уже текст.