Шрифт:
В свой черёд, и Державин выслушивал слухи о будущей своей тёще, вполне пристойной женщине, овдовевшей уже вторым браком. Поговаривали, правда, о ней разное — что она будто бы злобна и жестока, особливо со своими крепостными.
Державину достоинства и недостатки мамаши Бастидоновой, понятно, были не так уж важны, он рвался к дочери. Вскорости, нарочно проезжая мимо их дома, увидел он Катю Бастидонову, сидящую у окошка, и решился зайти. Он нашёл её одну, за пяльцами, и, поцеловав ручку, спросил, знает ли она через Кириллова о его искании.
— Матушка мне сказывала, — потупила Катя свои тёмные глаза.
— Что ж вы сами о сём думаете?
— От неё всё зависит...
— Но ежели от вас, могу ли я надеяться?
— Вы мне не противны... — прошептала девушка, закрасневшись.
Державин бросился перед ней на колена, осыпая её руки поцелуями.
— Ба, ба! И без меня обошлось! — воскликнул вошедший в этот момент толстячок Кириллов. — Где же матушка?
— Поехала разведать о Гавриле Романовиче, — простодушно ответила Катя.
— О чём разведывать! — всплеснул короткими ручками управляющий Ассигнационного банка. — Я его знаю, да и вы, как вижу, решились в его пользу. Кажется, дело и сделано. Пора обвещать о помолвке...
Появилась наконец и Матрёна Дмитриевна, сделали помолвку, но на сговор настоящий она не решилась без соизволения великого князя Павла Петровича.
Через несколько дней великий князь велел представить себе жениха, ласково принял его в кабинете, обещав хорошее, насколько в силах будет, приданое. По прошествии великого поста, 18 апреля 1778-го года был совершён брак. Счастливый Державин писал:
Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю: Как роза, ты нежна; как ангел, хороша; Приятна, как любовь; любезна, как душа; Ты лучше всех похвал: тебя я обожаю!5
— Гаврило, дорогой, пойми же, что стихи сии прекрасны, но в них мало життя! — Капнист, волнуясь, часто вставлял малороссийские словечки. — Они пишномовны и лишены простоты. А ведь стихи должны литися живо и легко...
— Васенька, друг любезный! Рази ж я сам не чувствую, что негодный стихоткач!
— Погоди, погоди! Зачем на себя зря плескати! Стихотворец ты изрядный, токмо бундучнисть твоим виршам мешает...
Разговор происходил на квартире у сенатского секретаря Хвостова. На низких, покрытых узорчатыми коврами оттоманках (хозяин привёз их, будучи при посольстве в Царьграде) рядом с Державиным сидели его новые друзья — советник посольства при Главном почтовом правлении Николай Александрович Львов [34] и служивший по горному ведомству отставной поручик Иван Иванович Хемницер [35] . Сам Капнист, чернобровый, с резкими чертами южного лица, полетаем носился по кабинету, размахивая листком с последними стихами Державина «Успокоенное неверие».
34
Львов Николай Александрович (1751—1803) — деятель русской культуры, поэт, переводчик, архитектор, график, ботаник. Член Российской академии с её основания; почётный член Академии художеств. Вокруг Львова формировался литературный кружок (Хемницер, Капнист, Державин, Дмитриев), а также кружок художников (Левицкий, Боровицкий и др.), музыкантов. В поэзии испытывал влияние отчасти сентиментализма, отчасти зарождавшегося русского романтизма. Писал также тексты для комических опер.
35
Хемницер Иван Иванович (1745—1784) — поэт. Служил рядовым в русском Нотебургском пехотном полку, участвовал в походах периода Семилетней войны, потом был офицером для «курьерских посылок» при генерал-аншефе А. М. Голицыне. В 1769 г. познакомился с Львовым, вошёл в его кружок, оставил службу, начал работать в Горном училище. В творчестве следовал поэтике классицизма, но при этом ценил превыше всего принципы простоты и верности натуре. В его баснях сквозь традиционную дидактическую форму пробивалась свойственная сентиментализму чувствительность.
— Бери пример, друже, с древних — Горация и Овидия! Толь изящны и широсерды их вирши...
«Бери пример, — горько усмехнулся Державин. — Хорошо говорить так любезному другу Васеньке, когда он шпарит на французском, как по-российски, знает и латынь, и греческий, и теории искусства!»
Впрочем, все собравшиеся здесь были отмечены незаурядной учёностию. Все, кроме Державина. И сам Хвостов, и Хемницер, только что выпустивший без подписи книжицу басен, и, разумеется, Львов, разносторонностию своих знаний, интересов и дарований превосходивший прочих. Самобытный архитектор, он работал над проектами Невских ворот Петропавловской крепости, собора святого Иосифа в Могилёве; учёный-геолог, он мечтал о промышленной добыче каменного угля в Центральной России; поэт, он сочинял басни, вирши и намеревался попытать силы в «вольном» русском стихосложении в подражание народному творчеству; теоретик литературы, живописи, архитектуры, музыки, он штудировал Винкельмана, Дидро, помогал советами славным уже художникам Д. Г. Левицкому, А. Е. Егорову, композитору Е. И. Фомину и пропагандировал античную классику.
Поклонник Руссо, Львов избрал себе образцом благородного и незнатного Сен-Пре [36] . И когда отец пятерых красавиц сенатский обер-прокурор Дьяков отказал ему по его бедности в соискании руки дочери Марии, он совсем в духе Руссо решил тайно соединиться с ней браком, вернуть её в родительский дом и добиваться признания своего права на любовь.
— Истинная красота, — вставил Львов, прерывая очередную темпераментную тираду Капниста, — конечно, в чистом источнике природы...
36
...избрал себе образцом благородного и незнатного Сен– Пре. — Сен-Пре — герой романа Руссо «Новая Элоиза».
— А великий Ломоносов? — возразил Державин. — Он находил красоту в силе духа, в громогласном парении и высоких словах!
Львов в споре не щадил никого:
— Конечно, Ломоносов — богатырь. Трудности он пересиливал дарованием сверхъестественным. Но знаете ли, какие увечья нанёс он родному языку!
— Он указал широкую дорогу нашей словесности! — отрывисто возразил Державин.
Большие серые глаза Львова вспыхнули насмешкой:
— Дорогу высокопарности! Нет, в изящной словесности превыше всего естественность и простота.