Шрифт:
Трагический ход русско-японской войны довершал „пробуждение“ поэта к жизни. На полях Маньчжурии очутились его сверстники и недавние однокашники, как, например, часто писавший ему оттуда гимназический товарищ Виша Грек. „Совсем поразил“ Блока взрыв броненосца „Петропавловск“ на мине. Словно предвестие будущей Цусимы, виделся поэту горестный „муравейник… расплющенных сжатым воздухом в каютах, сваренных заживо в нижних этажах, закрученных неостановленной машиной“ (VIII, 99).
Городской пейзаж окрашивается в стихах Блока в тревожные, красные тона.
Пьяный красный карлик не дает проходу, Пляшет, брызжет воду, платье мочит… Карлик прыгнул в лужицу красным комочком… Красное солнце село за строенье. („Обман“)„Мы — в бунте, мы много пачкались в крови, — пишет Блок, посылая другу стихи „Город в красные пределы…“ — Я испачкан кровью“ (VIII, 108).
Город в красные пределы Мертвый лик свой обратил, Серо-каменное тело Кровью солнца окатил. …Красный дворник плещет ведра С пьяно-алою водой, Пляшут огненные бедра Проститутки площадной, И на башне колокольной В гулкий пляс и медный зык Кажет колокол раздольный Окровавленный язык.В красном карлике, в бегущих по городу красных струйках современники видели связь с кровью, проливавшейся на Дальнем Востоке. И дотоле мирный колокол теперь не только становится окровавленным, но и приобретает какие-то грубоватые ухватки, в нем проступает яростное выраженье („кажет… окровавленный язык“), он вот-вот, мнится, разразится гневным „криком“ набатным звоном.
В конце 1904 года Блок работает над поэмой „Ее прибытие“. Занятые „тяжелым“, „медленным“ трудом в „угрюмом порту“ люди неясно мечтают о каком-то чуде. Наконец гроза поет „веселую песню“, предвещая скорое прибытие „больших кораблей из далекой страны“.
А уж там — за той косою Неожиданно светла, С затуманенной красою Их красавица ждала… То — земля…Так, пожалуй, впервые появляется в поэзии Блока образ красавицы родины с ее „затуманенной красою“.
„Прибытие Прекрасной Дамы“ — называлась поэма в рукописи. Но Блок признавался, что ему „надоело“ „обоюдоострое название“ героини его прежних стихов, что все это „было пережито раньше“ (VIII, 113). „Дальше и нельзя ничего, — писал он уже осенью после одного стихотворного наброска в старом духе. — Все это прошло, минуло, „исчерпано“ (IX, 67).
Очевидно, Она в поэме уже не тождественна Прекрасной Даме. Это — символ чего-то высокого, радостного для людей.
„Она девушка!“ — когда скажет он бывало о ком, — писал ближайший друг поэта Е. П. Иванов о Блоке, — …то что-то страшно хорошее, как ставящее… знак плюса над явлением — слышалось в голосе его. „Она девушка“ — это сказал он себе о революции… „Она девушка. Это моя невеста!“ сказал А. Б[лок] „революции и поверил ей…“ [12] (В тех же черновых набросках Е. Иванова именно к революции относится выражение: „Ее прибытие“, позже зачеркнутое.)“
12
Архив Н.П. Ильина (Москва).
Революционные события 1905 года многообразно отразились в творчестве Блока. Дело даже не в прямых откликах на то или иное из них („Митинг“, „Шли на приступ…“), но в пронизывающем стихи поэта ощущении наступившего перелома, рубежа:
Старость мертвая бродит вокруг, В зеленях утонула дорожка. Я пилю наверху полукруг Я пилю слуховое окошко. Чую дали — и капли смолы Проступают в сосновые жилки. Прорываются визги пилы, И летят золотые опилки. Вот последний свистящий раскол И дощечка летит в неизвестность… В остром запахе тающих смол Подо мной распахнулась окрестность…Это прекрасно уже по острейшему ощущению конкретного переживания. Но „дали“, „распахнувшаяся окрестность“ волнуют не столько открывшимся „красивым видом“, сколько ощущением внезапно возникшего, прежде невиданного, волнующего простора.
Выхожу я в путь, открытый взорам, Ветер гнет упругие кусты, Битый камень лег по косогорам, Желтой глины скудные пласты. Разгулялась осень в мокрых долах, Обнажила кладбища земли, Но густых рябин в проезжих селах Красный цвет зареет издали. Вот оно, мое веселье, пляшет И звенит, звенит, в кустах пропав! И вдали, вдали призывно машет Твой узорный, твой цветной рукав. Кто взманил меня на путь знакомый, Усмехнулся мне в окно тюрьмы? …Нет, иду я в путь никем не званый… („Осенняя воля“)Никем не званый — и в то же время привлекаемый стоголосым хором реальной жизни, уже куда-то бурно устремляющейся, как гоголевская тройка (и одна строфа словно бы дает услышать переливы бубенцов: „звенит, звенит… И вдали, вдали… Твой узорный, твой цветной…“)
„Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа“ (Гоголь).
„Кто взманил меня на путь знакомый… Нет, иду я в путь никем не званый…“.
Недаром загадочный, тревожащий, притягательный мотив „птицы-тройки“ пройдет затем через поэзию и публицистику Блока, чтобы чудесно преобразиться напоследок в грозный образ двенадцати красногвардейцев, которые „вдаль идут державным шагом“.