– Я беременна, - наконец, призналась она натянутым голосом.

Тао Чьен схватился за голову обеими руками, поглощенный нескончаемым потоком жалоб, издаваемых на диалекте его родной деревни, к которому не прибегал вот уже пятнадцать лет. Должно быть, знал, что бессилен в ситуации. И как только пришло в голову везти ее в Калифорнию, беременную, сумасшедшую, которой не доставало только аборта. А если вдруг умрет, то его самого охватит чувство потерянности, и возникнет путаница такой величины, что каким бы дураком он ни был, все бы не догадался о причине ее необходимости сбежать из Чили. Прибавил и клятвы с проклятиями на английском языке, но та снова упала в обморок, и поэтому уже не реагировала ни на какой упрек. Поддерживал девушку на руках, покачивая точно ребенка, в то время как ярость потихоньку сменялась неудержимым состраданием. На мгновение ему в голову пришла мысль посетить капитана Каца и признаться в произошедшем, но реакция последнего могла оказаться совершенно непредсказуемой. Этот голландец-лютеранин, который обращался с женщинами на борту как с докучливыми созданиями, разумеется, только взовьется, узнав, что везет еще одну спрятавшуюся пассажирку, вдобавок же беременную и чуть ли не при смерти. А какое наказание припасено для него? Нет, он не мог никому об этом рассказать. Единственная альтернатива состояла в том, чтобы Элиза все-таки родила, если уж такова ее судьба, а затем стоило просто выбросить тело в море вместе с мешками различного кухонного мусора. Большее, что мог сделать, видя, как сильно страдает девушка, - это помочь той достойно умереть.

Собрался было уже уходить, когда своей кожей ощутил несколько странное присутствие. В страхе, поднял фонарь и, нисколько не сомневаясь, ясно увидел круг дрожащего света над головой своей обожаемой Лин. Та с небольшого расстояния наблюдала за ним насмешливым выражением полупрозрачного лица, которое и являлось главной прелестью девушки. Носила платье из зеленого шелка, расшитого золотыми нитями, к нему же прибегала и по особым случаям. Волосы ее были собраны в простой пучок, что поддерживался палочками из слоновой кости, а из-за ушей выглядывали два свежих пиона. В таком виде он и видел любимую в последний раз, когда знакомые женщины поселения одевали усопшую перед траурной церемонией. Появление его супруги в винном погребе было настолько реальным, что молодого человека охватил приступ паники: духи, какими, будучи живыми, ни были бы добрыми, но, что касается умерших, те, как правило, начинали вести себя с ними жестоко. Попытался было убежать через дверь, но она таки успела заблокировать проход. Тао Чьен упал на колени, весь дрожа, не выпуская фонаря – свою единственную связь с реальным миром. Попробовал прочесть молитву на изгнание дьявола, на случай, если последний принял очертания Лин, чтобы его самого сбить с толку, но не мог вспомнить подходящие слова, и изо рта вырвалось лишь долгое стенание от испытываемой к женщине любви и воспоминаний по прошлому. Тогда Лин склонилась над ним в порыве незабываемой нежности, причем так низко, что вполне мог бы осмелиться поцеловать ее, в то время как сама прошептала, что явилась из далеких миров не с целью напугать, а лишь напомнить ему об обязанностях почтенного доктора. А еще, как и эта девушка, она тоже в свое время изошла кровью, когда родила дочь, и в данном случае юноше было под силу спасти человека. Почему тогда не сделал того же самого для молодой особы? Что произошло с ее любимым Тао? Неужели где-то потерял свое доброе сердце и превратился в никчемного таракашку? Карма Элизы – вовсе не преждевременная смерть, - заверила она молодого человека. Если женщина, погребенная в дыре ночного кошмара, намерена пересечь мир, чтобы встретить своего мужчину, значит, у такой немалый запас энергии «ки».

– Ты должен помочь ей, Тао; ведь если, не увидев своего возлюбленного, девушка умрет, то никогда не обретет спокойствия, а ее призрак будет преследовать тебя вечно, - предупредил дух Лин перед тем, как полностью рассеяться в воздухе.

– Подожди! – умолял мужчина, протягивая руку, чтобы поддержать ее, но между сцепившимися пальцами оказалась лишь пустота.

Тао Чьен повалился на пол, оставаясь в таком положении довольно долго и стараясь хоть как-то восстановить рассудок вплоть до тех пор, пока не перестало стучать ошалевшее сердце и едва уловимый аромат Лин не начал улетучиваться по направлению к винному погребу. Не уходи, не уходи так скоро, - побежденный любовью, повторял он многократно. В конце концов, все-таки смог встать на ноги, открыть дверь и выйти на свежий воздух.

Стояла теплая ночь. Тихий океан блестел точно серебро с множественными отражениями луны, а старые паруса судна «Эмилия» раздувал легкий свежий ветерок. Многие пассажиры уже отходили ко сну либо же разошлись по каютам играть в кости. Другие же развесили гамаки, чтобы провести ночь среди беспорядка различных приспособлений, инвентаря для лошадей и занимавших палубы ящиков, находились и такие, кто развлекался на корме, созерцая игры дельфинов в пене близ кильватерной линии судна. Благодарный, Тао Чьен поднял глаза к бесконечному своду неба. Впервые после своей смерти Лин посетила его без всякой робости. Еще до того, как начать жизнь матроса, было несколько случаев, когда близко ощущал ее присутствие и особенно в моменты погружения в глубокую медитацию, хотя тогда было очень легко перепутать тоску вдовца с легким присутствием умершей. Как правило, Лин проходила рядом, царапая его своими тонкими пальцами, после чего мужчину мучили сомнения: была ли она настоящей либо это всего лишь творение терзающейся души. Тем не менее, несколько ранее в винном погребе никаких сомнений не было: настолько сияющим и с потрясающей ясностью там появилось лицо Лин, точно сама луна взошла над морем. Молодой человек уже не ощущал себя одиноким и даже был довольным, как и в те ночи из далекого прошлого, когда любимая, съежившись на его руках после любовных утех, потихоньку засыпала.

Тао Чьен направился в спальню экипажа, где и расположился на узкой деревянной полке, подальше от единственной вентиляции, что осуществлялась лишь через дверь. Спать оказалось совершенно невозможным в спертом воздухе и к тому же вперемешку с мужским зловонием, чего он, собственно, не обязан был делать с самого отплытия из Вальпараисо, потому что летом вполне допускалось растянуться на самой палубе. Искал свой баул, служивший еще и настилом, защищающим его от хлестания волн, снял с шеи ключ, открыл висячий замок и достал свой чемоданчик, а также флакон с опиумом. Затем тайком отделил двойную порцию пресной воды и нашел какие-то кухонные тряпки, что за недостатком чего получше ему бы очень пригодились.

Уже было отправился обратно в винный погреб, когда кто-то задержал его за руку повыше локтя. Мужчина вновь удивился и увидел одну из чилиек, кто, нарушая непререкаемый приказ капитана запираться после захода солнца, вышла с целью соблазнения кого-либо. Тот сразу же ее узнал. Из всех женщин на борту Асусена Пласерес оказалась самой симпатичной и наиболее смелой. Особенно в первые дни она была единственной, намеревающейся помочь страдающим от морской болезни пассажирам, а также тщательно ухаживала за неким матросом, который упал с мачты и повредил руку. Таким способом удалось завоевать расположение многих, включая и капитана Каца, человека сурового нрава, который с этого момента на нарушения дисциплины смотрел сквозь пальцы. Асусена со своей стороны предоставила бесплатные услуги медсестры, но осмелившийся положить свою руку поверх ее упругой плоти был обязан заплатить наличными, потому что, как сама говорила, добрые порывы души еще никто не принимал за всякие глупости. Ведь это мое единственное богатство, и если не сберегу, то пропаду, – вот какими словами объясняла она ситуацию, радостно похлопывая по своим ягодицам. Асусена Пласерес направилась к нему лишь с четырьмя, понятными на любом языке, словами: шоколад, кофе, табак, бренди. Обычно, пересекаясь с этим человеком, старалась смелыми жестами объяснить свое желание поменять что-либо из упомянутого на его расположение, но, несмотря на усилия женщины, «чжун и» всячески отпихивался и шел своей дорогой.

Добрую часть ночи Тао Чьен пробыл рядом с лежащей в ознобе Элизой. Трудился над этим изнуренным телом, лишь прибегая к ограниченным, лежащим в его чемоданчике, средствам, к своему немалому опыту и к трепещущей нежности – и подобное делал до тех пор, пока из нее не вышло что-то наподобие кровавого моллюска. Тао Чьен осмотрел это в свете от фонаря и, нисколько не сомневаясь, смог определить, что речь шла о вполне сформировавшемся плоде, которому было всего лишь несколько недель. Чтобы провести глубокое очищение желудка, поставил свои иголки на руки и ноги молодой девушки, тем самым, вызывая сильные сокращения. И вздохнул с облегчением лишь тогда, когда уверился в результате. Только и осталось, что попросить Лин вмешаться и помочь предотвратить заражение. Ведь вплоть до нынешней ночи Элиза представлялась ему неким торговым соглашением, так как в глубине ее баула находилось, ожидавшее примерки, жемчужное ожерелье. Это всего лишь была незнакомая девушка, к которой и не думал испытывать личного интереса. Скорее, представляла собой некую простушку с большими ногами и воинственным темпераментом, которой стоило немало потрудиться, чтобы выйти замуж хоть за кого-нибудь, ведь в особенности не нравилась никому, а уж ее услуги тем более, что и можно было наблюдать. Теперь же, после сделанного аборта став полной неудачницей, вплоть до конца своих дней никогда не сможет выйти замуж. И даже не удастся так поступить и любовнику, который, впрочем, однажды ее и оставил, а ведь когда-то желал в качестве супруги, а сама она понимала, что вряд ли еще выпадет такой невероятный случай когда-нибудь встретить подобного человека. Допускал, что, будучи иностранкой, Элиза сама по себе далеко не уродлива, по крайней мере, ее продолговатые глаза отдаленно напоминали что-то восточное, а вот длинные волосы, черные и блестящие, были похожи на прекрасный хвост лучшего коня из армии императора. Если бы у девушки была пепельная либо рыжая дьявольская шевелюра, каких он немало перевидал, выехав когда-то из Китая, тогда, возможно, даже и не подошел бы к ней. Так бы и не помогли девушке ни его доброжелательный вид, ни твердость характера, проявившаяся в выпавшей на долю последней неудачи, вдобавок сама бы лишилась всякой надежды: и под конец стала бы никем иным, как проституткой в Калифорнии. Живя в Кантоне и Гонконге, многих подобных женщин молодой человек частенько посещал. И большей части своих знаний по медицине был обязан годам работы с телами именно таких невезучих, сильно обиженных различными ударами судьбы, болезнями и наркотиками. Несколько раз в течение этой нескончаемой ночи подумал вот о чем. Если бы сам не был столь благородного происхождения, бросил бы девушку умирать, несмотря на указания духа Лин спасти бедняжку во что бы то ни стало от такой ужасной судьбы. Мало того, последняя заплатила вперед, а молодому человеку оставалось лишь выполнить свою часть договора, - вот что тогда сообщил дух любимой. Нет, это была далеко не единственная причина, - пришел к выводу молодой человек, ввиду того, что с самого начала сомневался насчет собственных побуждений взять на судно «зайцем» эту девушку. Риск был огромен, и сам он не был до конца уверен в необходимости совершать неосторожность такого размера всего лишь за стоимость жемчуга. В храброй решимости Элизы виделось что-то такое, что совершенно потрясло молодого человека, что-то было в хрупкости тела и в отважной любви, которую испытывала к дорогому ее сердцу человеку - и все это вместе напомнило ему о Лин…

Наконец наступил тот рассвет, когда у Элизы перестала идти кровь. Девушка пылала от лихорадки, и вся дрожала, несмотря на стоявшую в винном погребе невыносимую жару, хотя пульс прощупывался уже лучше, и во сне дышала гораздо спокойнее. Тем не менее, ситуация все еще оставалась небезопасной. Тао Чьен всей душой желал остаться рядом и понаблюдать за ней. Но, с другой стороны, прикинул, что до рассвета было уже совсем чуть-чуть, и вот-вот начнет трезвонить колокол, возвещая его очередь заступить на работу. Истощенный, дополз до палубы, упал ничком на дощатый пол и уснул точно младенец, пока с напоминанием об обязанностях его не разбудил дружеский пинок другого моряка. Чтобы как-то встряхнуться, окунул голову в ведро с морской водой и, еще не придя в себя и несколько ошеломленный, вышел в кухню, где и сварил кукурузную кашу с медом, что, в основном, и составляла завтрак находившихся на борту. Все поедали ее в молчании, включая и скромного капитана Каца, однако ж, кроме выражавших свои протесты хором чилийцев, несмотря на наличие лучшего, нежели в последних плаваниях, их обеспечения всем необходимым. Прочие старались растянуть свои запасы табака, алкоголя и сладостей на месяцы этого путешествия, которое столько терпели, прежде чем пристать в Вальпараисо. Распространился некий слух, будто некоторые чилийцы самые что ни на есть аристократы, ввиду чего не умели стирать собственные кальсоны или же вскипятить воду для чая. Путешествующие первым классом прихватили с собой слуг, которые, по их мнению, стали бы работать в шахтах с золотом, ведь мысль о необходимости марать собственные руки даже не могла прийти в голову этим людям. Другие предпочли бы заплатить матросам, чтобы те относились к ним с большим вниманием. Ведь все женщины поголовно подобным образом поступать отказывались, несмотря на то, что за проведенные наедине десять минут в каюте могли бы заработать в десять раз больше, и вот тогда уж точно не было бы необходимости тратить два часа на стирку матросской одежды. Члены экипажа и оставшиеся пассажиры тайком подтрунивали над такими избалованными сеньоритами, хотя поступать так в открытую никогда бы не решились. Чилийцы отличались хорошими манерами, казались застенчивыми и выставляли напоказ свои чрезмерные вежливость и благородство, хотя при малейшем поводе тут же проявляли кичливость. Тао Чьен старался с ними не ссориться. Эти люди не скрывали своего отвращения к нему и еще к двоим подсевшим в Бразилии путешественникам-неграм, полностью оплатившим путешествие. Они оказались единственными, кому не достался кубрик и, соответственно, не было разрешено делить стол с остальными пассажирами. Поэтому и предпочел пять скромных чилиек с их твердой прагматичностью, непрерывным хорошим настроением и призванием быть матерью, которое не медлило проявляться в моменты непредвиденных обстоятельств.