Отец пытался вновь привести в движение разговор между Гитлером и Молотовым, затянувшийся вокруг финского вопроса. Проблемой являлось снабжение никелем немецкой военной промышленности, полностью зависевшей от финских никелевых рудников в Петсамо. Между строками записей ощущается тревога отца по поводу хода беседы. Он по опыту знал, что Гитлер не был терпеливым переговорщиком. Поэтому для него представлялось важным не поставить серьезно под угрозу отношения с Россией и сохранить на протяжении дальнейшего хода войны тесную связь с русскими.

Еще раз предоставим отцу рассказать о предыстории войны с Россией:

«Молотов, наконец, пообещал мне (по случаю разговора с глазу на глаз в бомбоубежище Министерства иностранных дел во время берлинского визита Молотова) поговорить со Сталиным о присоединении России к Тройственному пакту. Одновременно я обещал Молотову еще раз обсудить с фюрером весь комплекс германо-советских отношений, чтобы найти выход из имевшихся трудностей.

Поскольку Молотов должен был уехать на следующий день, дальнейшей возможности переговорить не представилось. (…) По дипломатическим каналам через посольство Германии в Москве после отъезда Молотова на первых порах начались консультации по проекту присоединении России к Тройственному пакту. Советское правительство дало нам понять, что оно не полностью исключает такую возможность, однако выдвинуло, кроме свободы рук в Финляндии, также требование примата, то есть гарантии с определенными военными правами в Болгарии, и хотело, кроме того, иметь военные базы в турецких проливах.

Эти русские запросы и условия я подробно обсудил с Адольфом Гитлером в декабре 1940 года. Настоятельнейшим образом я рекомендовал ему при этом пойти на уступки в отношении Советского Союза, предложив тому соглашение приблизительно на выдвинутой Сталиным основе. Балканские вопросы требуется — также с Италией — и дальше уточнять и должна быть предпринята попытка превратить Тройственный пакт в Пакт четырех держав с участием России. Если бы нам это удалось, мы оказались бы в хорошем положении; подобная констелляция нейтрализовала бы США и изолировала бы Англию, угрожая ей на Ближнем Востоке. Благодаря такого рода сильной системе союзов — по крайней мере, не без нее — все еще может оказаться осуществимым скорое окончание войны с Англией на пути переговоров. Новое мирное предложение Великобритании, при том, что мы имели бы еще и свободу рук, подавало бы в таком случае больше надежд на успех, чем после Дюнкерка. Правда, придется пойти на уступки России.

Гитлер произвел на меня во время обсуждения впечатление, более чем прежде склонного к компромиссу в финском вопросе, однако требование России по отношению к Болгарии он считал невыполнимым, уже только из-за царя Бориса, который никогда не пойдет на это. Адольф Гитлер выразил мнение, что при советском военном влиянии в Болгарии все Балканы, прежде всего Румыния с ее нефтяными полями, должны автоматически подпасть под российское влияние. Позволить России иметь военные базы в Дарданеллах он считал невозможным потому, что Муссолини едва ли согласился бы на это. В то время он, однако, еще не занял абсолютно негативной позиции в отношении моих настойчивых возражений, он даже произнес в мой адрес в конце длинного совещания, состоявшегося в бомбоубежище рейхсканцелярии, обнадеживавшие с точки зрения компромисса с Россией слова: «Риббентроп, мы уже кое-что сделали вместе, может быть, в наших силах осуществить совместно и это» [394] .

Я уже касался этой сцены. Вскоре после 20 апреля 1941 года (день моего производства в офицеры) мать посетила меня в Штеттине, порту нашей погрузки в Норвегию. Мать не возразила, когда я спросил, не предстоит ли, возможно, война с Россией. Она выглядела серой и изможденной, я отнес это на счет ее постоянных головных болей вследствие хронического воспаления пазух. В этот день, 28 апреля 1941 года, состоялось посещение Гитлера графом Шуленбургом, отмеченное Хевелем в дневнике как «поверхностный разговор». Жребий был уже брошен, надвигалась война с Россией.

Отец был бы согласен пойти на уступки Советскому Союзу, Гитлер к этому готов не был. Итак, роковая судьба пошла вершиться своим чередом! В записках отец рассказывает о разговоре с Гитлером в его спецпоезде в Вене в начале Балканской кампании, вызванной поддерживавшимся Россией и Англией переворотом 6 апреля 1941 года в Югославии. Отец указал Гитлеру на известное изречение Бисмарка — мать рассказала мне об этом с тревогой — что «при превентивных войнах господь бог не дает заглянуть себе в карты».

После полугода немецких «пирровых побед» в России Хевель запишет в дневнике 24 декабря 1941 года:

«Подавленное настроение на Рождество. Мысли Ф. (фюрера) где-то в другом месте. Ни одна свеча не зажжена».

31 декабря 1941 года Хевель пишет:

«Плохие новости с фронта. Калуга — Керчь. Ужин слишком поздно. Вечером у фюрера. Спит; подавленное настроение. В 11 часов 40 минут звонит фельдмаршал Клюге — фюрер 3 часа говорит по телефону. Празднование Нового года не состоялось! (…) В 2 часа 30 минут к фюреру на чай. Ф. (фюрер): «Я рад, что удалось решить очень большие проблемы. Надеюсь, 1942 год будет так же удачен для меня, как 1941-й. Проблемы могут оставаться. До сих пор всегда было так, что очень трудные времена являлись подготовкой к большим событиям». (…) Седьмая симфония Брукнера. Настроение на нуле» [395] .

Это звучит иначе, чем «10 недель», о которых Гитлер говорил Хевелю непосредственно перед началом кампании против Советского Союза. В этих записях находит отражение сюрприз, приготовленный Гитлеру боевой мощью Красной Армии и ее волей к сопротивлению. Содержание упомянутого разговора с Клюге сводилось к удержанию завоеванного пространства, в чем упорствовал Гитлер. Эта стратегия являлась в первую русскую зиму еще более или менее верной, по крайней мере, по большому счету. Пока еще следование ей не привело к серьезному кризису доверия в военном руководстве, как это произойдет год спустя, после Сталинграда. Тяжкой ошибкой Гитлера в первую русскую зиму явилось, вне всякого сомнения, смещение проверенных командиров, таких как Гудериан, поскольку они, лучше информированные о положении на фронте, проигнорировали поступавшие из ставки Гитлера «приказы держаться».