Хевель с полным правом заметил в своем дневнике, что «Англия поначалу увидит в германо-русской войне ослабление Германии». Хевель был, как известно, представителем отца у Гитлера и Гитлеру безоговорочно предан. Таким образом, в данной записи слышится, вероятно, голос министра иностранных дел, так как нигде больше в своем дневнике Хевель не излагает собственных мыслей, не говоря уж о концепциях, не совпадающих с мнением Гитлера.

Мы не желаем, однако, забегать вперед, жесткая борьба между Гитлером и его министром иностранных дел по поводу окончательного решения, напасть на Советский Союз или нет, все еще продолжалась [368] . 10 января 1941 года уже упомянутый посланник Шнурре, ведший в течение многих лет торговые переговоры с Советским Союзом, договорился с русскими об, как он пишет, очень далеко идущем торговом соглашении. Шнурре излагает свой отчет отцу по возвращении в Берлин следующим образом:

«После моего отъезда (из Москвы) в Берлин я доложился у рейхсминистра иностранных дел Риббентропа и подробно сообщил в письменном анализе об итогах переговоров в Москве. Он согласился с моим мнением, что торговым соглашением от 10 января 1941 года был открыт настежь путь на Восток и что в связи с этим должна быть предпринята попытка прийти к миру. Риббентроп воспринял мой доклад с большим вниманием» [369] .

Мне Шнурре рассказал до своей смерти: он доложил отцу о своем прибытии со словами: «Господин рейхсминистр, поздравляю Вас. Вы выиграли войну!» Шнурре верил, что торговым соглашением он решил проблемы Германии с поставками продовольствия и сырья для военного производства. С этим можно было дольше продержаться в войне с «морскими державами» — США и Великобританией, разумеется, при условии выполнения договоренностей советской стороной. В написанных после войны «мемуарных заметках» Шнурре представляет договор следующим образом:

«Торговое соглашение от 10 января 1941 года намного превосходило по объему первый договор с русскими и включало на основе взаимности поставки для нас из Советского Союза, которые в долгосрочной перспективе в значительной степени гарантировали наше снабжение продуктами питания и сырьем. Корма, сырая нефть, хлопок, фосфаты, железная руда и металлолом, хромовая руда, драгоценные металлы (платина), цветные металлы и другое стоимостью 640 миллионов золотых марок, к чему добавлялись еще поставки по просроченным контрактам. Особое значение имело урегулирование транзитной проблемы. Эти договоренности позволяли нам перевозить сырье, приобретенное при советском посредничестве на Дальнем Востоке и в Тихоокеанском регионе, быстрейшим способом через Сибирь в рейх. Так, в самые последние часы перед началом войны от китайской границы до Берлина катил поезд с каучуком. Закупки на Дальнем Востоке и в Тихоокеанском регионе оплачивались золотом, они касались каучука, цветных металлов, шелка и другого сырья, незаменимого для немецкой военной экономики. (…)

Предпосылкой являлось, конечно, выполнение нами поставок промышленного оборудования. Для поддержки этой стороны соглашения мне требовалось содействие Риббентропа и соответствующие указания фюрера, что поставки должны осуществляться в качестве приоритетных или равных по рангу с военными поставками. Риббентроп слушал очень внимательно и неоднократно дал мне понять, что он за выполнение этого договора. Когда я сказал ему: «Господин рейхсминистр, это основа для того, чтобы заключить для Германии успешный мир», он выслушал и это без возражений».

Далее Шнурре пишет, что Молотов и Микоян, когда он прощался с ними по завершении переговоров, «выразили надежду, что на основе этих договоров будет осуществляться дальнейшее расширение и укрепление взаимоотношений». Шнурре призывал в этой связи к окончанию войны, позже он якобы повторил это еще раз Гитлеру, не учитывая, правда, что заключение мира ни в коем случае не было во власти одного лишь германского правительства. Начиная с 1 сентября 1939 года, английскому правительству делалось более чем достаточно мирных предложений [370] . Когда же это правительство во главе с премьером Черчиллем желало продолжать войну при любых обстоятельствах, то не было никакой возможности принудить его к миру. Однако не требовал ли теперь «нынешний расклад» прямо-таки невозмутимого ведения переговоров со всеми сторонами? Не предоставлялась ли, наконец, возможность в полном спокойствии привести вооружение на должный уровень, привлекая мощности, находившиеся отныне в зоне немецкого влияния? Наконец, накопление запасов сырья являлось важной задачей, с тем чтобы быть вооруженным на случай любых ситуаций и непредвиденных обстоятельств. Как раз «оперативные доклады» Редера неоднократно указывают на большие трудности в обеспечении сырьем. Но предоставим Шнурре продолжить рассказ об усилиях, предпринятых отцом, чтобы предотвратить войну с Россией:

«Господин фон Риббентроп поблагодарил за успешное завершение российских переговоров. На один из следующих дней он договорится об аудиенции для меня у фюрера, и я должен — это была его просьба — доложить фюреру содержание и важность торгового соглашения в точности таким же образом. Сам он будет сопровождать меня, подтверждая своим присутствием, что он разделяет мою точку зрения.

IV. Уже на следующий день, 25 января 1941 года, Риббентроп прилетел со мной в Зальцбург и на второй день, 26 января 1941 года, мы поехали в Бергхоф, причем мне выпадала задача доложить Гитлеру в том же смысле, как я это раньше сделал у Риббентропа. Сначала Гитлер принял нас наедине в небольшом кабинете в Бергхофе. Я положил договор на стол, вновь с пояснительным анализом, и изложил ему — как перед тем Риббентропу — содержание договора. Он внимательно слушал, задал между делом несколько вопросов об отдельных личностях и о состоянии Красной Армии и выказал свою заинтересованность также и в деталях соглашения. Я повторил ему, что ворота на Восток теперь широко открыты, мы можем через российское посредничество закупать наше сырье даже в тихоокеанском регионе. Наперекор всем пессимистическим прогнозам транспортную проблему перевозки массовых грузов русские решили безупречно. Также и транзитное сообщение с Дальним Востоком через Сибирь работает хорошо. Британская блокада стала бессмысленной.

(…) и в заключение произнес:

«Мой фюрер, это прочный фундамент для почетного и великого мира для Германии».

Он никак не ответил на это мое рискованное замечание. Когда я рассказал ему о том, что как в Москве, так и в Берлине ходят слухи, будто Германия готовит войну с Советской Россией, он вскочил и в резкой форме опроверг, что планирует войну против России. Я обязан — как и все остальные — самым энергичным образом препятствовать распространению подобных слухов. Он не будет вести никакой войны против России. Когда я затем попросил Гитлера отдать распоряжения соответствующим хозяйственным и военным органам с тем, чтобы договорные поставки в Советский Союз могли быть выполнены в срок, он сильно заколебался и сказал, что он не может этого сделать. Приоритет также и на данном этапе имеют военные поставки. Он должен думать о ситуации в Африке, в Албании и Греции, и не может ради русских поставок смириться с задержками.

С этим, несмотря на его заявление, будто бы он не планирует войну против Советского Союза, мне стало ясно, что шанс, который я указал, не будет использован и что катастрофа пойдет своим чередом.

Господин фон Риббентроп неоднократно поддержал меня во время моего доклада, занявшего несколько часов. То, как он держался во время разговора, с несомненностью свидетельствовало о том, что он, во всяком случае, в это время являлся противником войны с Россией. То, что он не смог настоять на своем убеждении, было связано с окончательным решением Гитлера с головой окунуться в русское приключение, чей размах он и его советники глубоко недооценивали» [371] .