Шрифт:
С тех пор крошечная, размером с небольшую морозильную камеру, изрядно пропитавшаяся запахами кожи, клея и табака сапожницкая будка сделалась своеобразным дневным офисом старика, на правой голени которого каллиграфически было выведено «Наступи менту на горло», а на левой – «Не забуду мать родную». Вот только под мамой в данном случае понималась не та несчастная девушка из великоармянской провинции Алдзник, чье горло безжалостно перерезал турецкий башибузук, а воровская Бутырская семья, в которую Хал ид Асланян добровольно вступил полвека назад.
И вот именно к этому, что и говорить, колоритному столичному старожилу направил свои стопы Барон сразу после того, как сытно отобедал у гостеприимной, любвеобильной супруги ответственного партийного работника. Так или иначе, сегодня ли, завтра ли – он все едино нанес бы старому Халиду визит вежливости. Но в свете последних альковных событий Барон решил не откладывать это дело в долгий ящик.
– …Мерхаба, Халид! Заратустра в помощь!
Погруженный в работу сапожник в авторитете обернулся на голос и подслеповато всмотрелся:
– Барон?!
– Он самый.
Халид широко улыбнулся беззубым ртом, отложил молоток и выбрался из будки.
– Сэлям, дарагой! Давние знакомцы обнялись.
– Сколько лэт, сколько зым!
– А уж вёсен и осеней! Насыл Сыныз, Халид?
– Всё харашо, дарагой. Туда-суда… Рад тебя!
– И я рад тебя видеть. На том же месте, в тот же час. Времена года меняются, вожди меняются, и только будка старого Халида…
– Э-ээ, верно гаварышь, старый савсэм Халид стал. Но так вэдь и ты не маладеешь? Тут седой, тут мала-мала марщины, там – снова марщины.
– Странно, – усмехнулся Барон. – А вот женщины мне совсем другое говорят.
– Ай, брось! У того, кто на женщину смотрыт, ума мало. У того, кто иё слушаэт, – ещо мэныне.
– Мудро сказал, Халид.
– Прысядем? На задныце правды тожа нэту но, как гаварил паэт: мартышка к старасти савсэм слабая стала, да.
– Присядем.
Мужчины устроились на сыскавшихся за будкой пустых деревянных ящиках из-под картошки.
– Вот, маленький подарочек тебе, – Барон достал пачечку табака, испещренную восточной вязью. – Жулики из Одессы по случаю подогнали. Контрабандный товар.
– Неушта измирский? – восхитился Халид, внюхиваясь и закатывая глаза. – Ай, хараш-шо! Тешекюр эдэрим, Барон. Балуешь старика… Можэт, па случаю встрэчы партыю шеш-бэш?
– Разве что одну. У меня не так много времени.
Невзирая на «слабость мартышки», старик довольно проворно метнулся в свою будку, возвратился с доской, споро расставил камни и вытянул руки со сжатыми кулаками.
Барон легонько шлепнул по ближнему – в нем было пусто. Довольный Халид сбросил кубики, и потекла неторопливая игра в нарды. История, надо сказать, умалчивает, почему именно эта древняя восточная игра сделалась такой популярной в советских лагерях.
– Как пажываэшь, Барон?
– Ничего живем. Кору жуем, пням молимся.
– Обоймя ногамы на путь исправлэния не встал ещо?
– Так ведь: и рад бы в рай, да грехи не пускают.
– И эта правыльна. Нэчего там дэлать, в раю. Скушна.
– Ну, учитывая, что в аду я уже побывал…
– Эта кагда?
– В 1950-м. Когда в бухту Ванино попал. А оттуда – пароходом на Колыму.
Халид задумался, перебирая в мозгу названия своих этапных географических пунктов.
– Нэт. Дотуда нэ добырался.
– Уверяю, в данном случае ты ничего не потерял.
– «Ванина» – это которая из пэсни? Харошая.
– Песня хорошая. А вот зона – не очень.
– Сукы мутылы?
– И суки, и шапочки красные, и ломом опоясанные [37] . Военных очень много. Что характерно: в Якутии, на Колыме почему-то все лагерные восстания, в основном, возглавляли снайперы. Сплошь Герои Советского Союза.
– Да-а, были врэмэна, – понимающе покачал головой Халид. – Но как гаварят у нас на родыне: «Аружие в руках – ещо толька палавына дэла». Эта к таму веду, что, туда-суда, вырвалса?
37
Суки – бывшие «законники», преступившие воровские этические нормы (например, участием в боевых действиях) и признавшие это; красные шапочки – отколовшиеся от воровских мастей авторитетные уголовные одиночки; ломом опоясанные – актив лагеря, противостоящий порядкам «законников» (лом – официально разрешенное лагерной администрацией оружие).
– Скорее, ноги унес, – усмехнулся Барон.
– Панятна.
Старый сапожник небрежно выбросил «шесть-шесть», подвигал камни и как бы между прочим поинтересовался:
– Какымы караваннымы тропамы тэбя нынчэ вэтэр прынес?
– Да так: Москву посмотреть, себя показать.
– Эта правыльно. Тэбе, Барон, в тваем нынэшнэм палажении абязательна сэбя паказывать нада. Луды пра тэбя с уважениэм гаварят, да. А уважениэ – мала заслужыть, его сахраныть нужна.
– А что за люди?
– Правыльные. Бэрла, Брыллиант. Тожэ и Варшава.