— Чего же? — завороженно спросил Капралов.

— Любите ли вы родину, Лука Романович.

Капралов вытаращил глаза. И без того странный разговор сворачивал в совсем уже неприличное русло.

— Вы пытаетесь меня завербовать? — попробовал он нащупать почву.

— Вербовать человека вашего возраста с помощью идеалов бессмысленно. Может, я хочу вам помочь. Я могу. Но я должен решить.

Перед скамейкой начали собираться голуби. Делая вид, что люди их не интересуют, они с каждым шагом бочком подбирались к их ногам. Вороны замерли на удалении и с высоты своего роста следили за ситуацией.

— Помочь в чем?

— Вы любите родину?

— Да, я люблю родину.

Василий недобро усмехнулся.

— Я так и думал. Но любите ли вы родину, как люблю ее я?

— Пардон?

— Да! Как я! Каждым уголком души, и в горе и в радости, нарядную и неумытую! Или, лучше сказать, можете ли вы жить так, чтобы не любить ее больше всего на свете, больше блага и истины? Способна ли она их заменить? Способна ли стать той истиной, супротив которой все меркнет?

Теперь Капралов взирал на него с отвисшей челюстью.

— Не парьтесь, я здоров, каждый год прохожу комиссию, — будничным голосом сообщил Василий и дернул ногой. Голуби лениво отпрыгнули на пару метров. — Я это перед нашей встречей написал и выучил.

— А-а-а, спасибо за разъяснение… Если вы ждете, что я тоже что-то такое толкну, то это вряд ли. Но с горем и радостью я согласен. И с остальным тоже. Пожалуй, за исключением блага и истины. Их все же стоит оставить в покое. Любовь должна быть и критичной. Но все это верно при одном условии — что вы не путаете родину с государством.

— Нет, это разные вещи, — охотно согласился Василий. — Вы очень правильно сейчас описали!

— Значит, вы мне поможете, что бы это ни значило? — с издевкой осведомился Капралов.

Однако Василий двигался согласно собственному алгоритму.

— Знаете, чего нам больше всего не хватает? — спросил он и сам же ответил: — Правды.

Капралов лишь кивнул. Обычно он выказывал большую заинтересованность, но сейчас в этом не было нужды: из опыта он знал, что здоровые сами изложат свои безумные идеи. Главным отличием здоровых от больных были не идеи, а слабость в аргументации: их логические построения чаще давали сбои.

— Вы смотрите телевизор?

— Не особо…

— А мне по работе приходится… Чтобы, так сказать, быть в курсе… Знаете, что там показывают? Раньше рассказывали о хорошем, потому что хотели, чтобы было поменьше чернухи, чтобы люди радовались, а о плохом не рассказывали. А теперь рассказывают о плохом, но называют его хорошим. Понимаете? Раньше хотели, чтобы люди о чем-то не знали, а теперь хотят, чтоб не думали. Понимаете? Их просто зомбируют. С этим нельзя мириться, Лука Романович.

— И потому вы решили мне помочь?

— Да. Вы пытаетесь узнать, зачем они это делают. Всем остальным просто плевать.

— Хорошо, я-то, может, и пытаюсь. Но разве когда-то было по-другому?

Василий сразу насупился и молча смотрел исподлобья.

— Мне кажется, это суть механизма, которому вы, судя по всему, служите. Но не буду спорить. Важно, что вас он тоже не устраивает.

— Вам нужна помощь или нет? — обиженно осведомился Василий.

Капралов не ответил.

— Ладно… Думаю, больше мы все равно не увидимся.

Не глядя на Капралова, он просунул руку под куртку, достал прямоугольный конверт и положил на скамейку.

— Спрячьте! — приказал он. — Откроете, когда уйду.

— А что это?

— Это единственное, что удалось найти по известному вам делу. Так получилось, что я собирал по нему информацию… Смысла я не понял. Хотя от меня этого и не требуется.

Он коротко кивнул, встал и пошел по аллее в сторону Спиридоновки. Капралов проводил его взглядом, немного подождал и взял конверт в руки.

Внутри лежал сложенный в три раза листок. Он развернул его и увидел копию рукописного текста, без прописных и знаков препинания:

«возьми всех в одно место

назови матрешкой

как дщерь вложь самое главное

через это передашь»

Половина слов были разорваны, другие наползали друг на друга, почерк казался детским.

— Как дщерь вложь самое главное… Ну и чушь! — с расстановкой произнес Капралов.

Он несколько раз перечитал полученную телеграмму, посмотрел на обороте (там было пусто) и, разочарованный, убрал ее обратно в конверт.