– Гмм, – протянула я. Тот самый момент, которого я ждала. – А председатель? Ты видела его снова? В смысле, в тот вечер.

– Разумеется. Он и Дорси, мисс… пардон, доктор Доус вернулись и долго отплясывали.

– С кем?

– Со всеми. Он танцевал с ученицами – опять демократия, с преподавательницами…

– С мисс Моут?

– Конечно нет! Что за чепуха!

– А она где была?

– Не знаю. Где-то поблизости, полагаю. Я помню, как помогала ей сворачивать бумажные гирлянды в конце вечера.

– А председатель танцевал? Он не выглядел обеспокоенным из-за жены?

– Непохоже. Все говорили, у нее «расстройство желудка». В конце концов, он врач и должен знать. Кроме того, его обязанностью было танцевать со всеми девочками.

– Да, – произнесла я. – Знаю: демократические принципы. С тобой он танцевал?

– Да. Даже два раза.

– Почему?

– Откуда я знаю, дура? Потому что я была самой красивой девочкой в зале. Потому что ему нравился запах моих духов «Шанель». Потому что он любит высоких. Что за нелепый вопрос!

Я чувствовала, что ступаю на зыбкую почву, но сохраняла невозмутимое выражение лица.

– О чем вы разговаривали?

– О, ради бога, де Люс… ты думаешь, я помню? Это было сто лет назад.

– Я бы запомнила, – сказала я. – Нечасто я танцую с докторами. Или вообще с мужчинами.

– К чему ты клонишь?

– Ни к чему, – ответила я. – Просто мысль. Так о чем вы говорили?

– О погоде. О жаре. Он сказал, я хорошо вальсирую. Сделал комплимент моему наряду.

– Он попрощался с тобой? – поинтересовалась я.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Фабиан.

– Он пожелал тебе удачи в новой жизни?

– Что ты несешь, де Люс? Ты в своем уме?

– Не совсем, – ответила я. – Я подумала, он хотя бы мог поздравить тебя с получением медали Святого Михаила… Кларисса.

Я протянула руку и медленно провела пальцем по ее щеке. Он сразу же покрылся бледной пудрой. Под ней ее голая кожа имела такой же смуглый оттенок, как и у ее сестры Мэри-Джейн.

– Макияж, цвет волос и прическа обманут многих людей, – продолжила я, – но структуру лица невозможно изменить – по крайней мере, для опытного глаза.

Этот факт я узнала от Доггера одним дождливым днем в оранжерее, когда мы изучали фотографии преступников в старых выпусках «Полицейской газеты», которые он достал из-под лестницы. Мы предположили (как потом выяснилось, ошибочно), что они принадлежали дядюшке Тару.

Тем не менее превращение Клариссы Брейзеноуз в Фабиан было поразительным: триумф гримера. Даже сейчас, когда на моем пальце было светлое пятно, на свет появился лишь один дюйм настоящей Клариссы.

– Ты ухитрилась обмануть даже родную сестру, – сказала я. – Ты должна гордиться собой. И стыдиться тоже. Бедный ребенок, все эти годы она думает, что ты мертва. Она же ничего не знает, верно? И, видимо, никогда не узнает.

Фабиант воззрилась на меня, но сохраняла молчание. Надо отдать ей должное.

– Как тебе это удалось? – спросила я. – Макияж, конечно, тебя учили наносить профессионально. И ты, должно быть, надела парик, изменила осанку, научилась ходить по-другому. Поздравляю с таким потрясающим перевоплощением.

Я протянула руку, словно собираясь коснуться ее волос.

Она медленно попятилась.

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, – сказала Фабиан.

А что ей оставалось. Должно быть, ее учили отрицать это до самой смерти.

А я сама разве отличаюсь от нее?

Правда заключалась в том, что мне совершенно не хотелось выводить ее на чистую воду. Если я разглашу факт, что Фабиан – Кларисса Брейзеноуз, пусть даже я выиграю, она проиграет. Все ее усилия, все труды тех, кто ее обучал, пойдут насмарку.

Суть вопроса вот в чем: хватит ли у меня благородства оставить все как есть? Могу я позволить ей победить? Поддаться ей, так сказать?

– Извини, – наконец заговорила я. – Должно быть, я ошиблась.

И выбежала из лаборатории, пока она меня не остановила.

Хватит с меня затруднительных положений.

Только вернувшись в «Эдит Клейвелл», я сообразила, что не завершила эксперимент. Я вернусь позже навести порядок.

Когда Фабиан уйдет.

Спать было совершенно невозможно. Я крутилась и ворочалась, потела и ругалась. К рассвету я была в жутком настроении и состоянии, но это неважно. Я уже решила, что буду делать. И плевать на последствия.