Шрифт:
Но кто же во главе государства?
Рузский спросил: «Скажите, кто во главе верховного совета?»
Ответ Родзянко его убил: «Я ошибся, не верховный совет, а Временный комитет Государственной Думы под моим председательством» [293] .
То есть у них там была полная сумятица: то монархия, то какой-то Верховный совет и Временное правительство, то Учредительное собрание, а теперь снова Временный комитет…
Стало понятно, что генералы влипли.
293
Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л., 1927. С. 243–244.
Разговор без всяких взаимных добрых пожеланий мрачно закончился в 6 часов утра.
Рузский передал содержание разговора в Ставку Алексееву, и оба генерала пришли к печальному выводу, что в Петрограде раздрай, левые партии сильно давят на Думу и что Родзянко неоткровенен и неискренен.
Алексеев хотел было собрать совещание всех командующих фронтами, но Рузский отсоветовал: генералы ничем не помогут, они знают еще меньше, чем в Ставке.
Призрак гражданской войны, от которого они вчера ушли, снова стал сгущаться.
Что же оставалось?
Каяться.
Нельзя было упускать власть из своих рук. Нельзя было давить на императора с этим отречением.
Надо было вспомнить текст присяги. Присяга гласила: «Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику Цесаревичу Алексею Николаевичу, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови…»
Рано утром 3 марта генерал-адъютанты его императорского величества с ужасом всё поняли.
Тем не менее, когда в Ставку, где уже находился отрекшийся царь, прибыли депутаты во главе с железнодорожным комиссаром Бубликовым и сказали Алексееву, что царя надо арестовать, генерал-адъютант покорно сообщил: «Ваше Величество, вы должны считать себя как бы арестованным» [294] .
Последним этапом катастрофы было отречение великого князя Михаила.
294
Дубенский Д. Н. Как произошел переворот в России // Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л., 1927. С. 78.
В ночь с 3 на 4 марта в одном из кабинетов Таврического дворца произошел знаменательный разговор. Милюков, Керенский и Некрасов обсуждали, как будут разговаривать с будущим императором. Керенский и Некрасов яростно настаивали на отречении и Михаила, Россию они видели только республикой.
Милюков же считал, что, отказавшись от монархического строя, Временное правительство не удержит власти.
Эмоциональная картина выглядела очень тяжелой. Керенский еще накануне вечером в Совете объявил себя республиканцем и заявил членам Временного правительства о своем особом положении как представителя демократии и «особенном весе своих мнений» [295] .
295
Милюков П. Н. История второй русской революции. С. 51.
Но как вам понравится злая и точная оценка личности Милюкова, данная членом Исполкома Петроградского совета Н. Н. Сухановым (дворянин, из обрусевших немцев, масон, меньшевик, расстрелян в 1940 году): «…ученый представитель буржуазного монархизма, завязивший коготок в революции»? [296]
Зато Суханова (Гиммера) пригвоздил Шульгин: «Гиммер — худой, тщедушный, бритый, с холодной жестокостью в лице до того злобном, что оно даже иногда переставало казаться актерским… У дьявола мог бы быть такой секретарь» [297] .
296
Суханов Н. Записки о революции. Пг., 1919. Кн. 1. С. 256.
297
Шульгин В. В. Дни. С. 140.
Утром из Пскова прибыли Гучков и Шульгин. На вокзале Гучкова упросили выступить перед железнодорожниками, и те, узнав о сохранении монархии, едва не набросились на него и не отняли царский манифест. Но обошлось. И вот свидетели отречения на Миллионной улице в квартире князя Путятина, где временно обосновался Михаил Александрович.
Ему предстояло решить: принять престол или отказаться. На новом уровне повторялась судьба его старшего брата.
Собралось все только что сформированное Временное правительство, включая князя Г. Е. Львова.
Милюков бился бескомпромиссно: если Михаил Александрович откажется, страна погрузится в хаос, кровавое месиво, России не будет. Его страстную речь Шульгин назвал «потрясающей».
Шульгин: «Великий князь слушал его, чуть наклонив голову… Тонкий, с длинным, почти еще юношеским лицом, он весь был олицетворением хрупкости… Этому человеку говорил Милюков свои вещие слова. Ему он предлагал совершить подвиг силы беспримерной…
Что значит совет принять престол в эту минуту? Я только что прорезал Петербург. Стотысячный гарнизон был на улицах. Солдаты с винтовками, но без офицеров, шлялись по улицам беспорядочными толпами…