Наркотическое воздействие Февраля туманило головы многим. Вот и П. Б. Струве, отличавшийся патриотическими взглядами, после отречения императора писал: «Твердыня зла пала в России» (в еженедельнике «Русская свобода», который он стал издавать в марте 1917 года).

Но, осознав случившееся, отрекся от тех чувств и мыслей, и через семь лет в статье «Неувядаемая красота» сказал: «Сквозь свой спорный, как все в политике, политический облик Николай II выявил другой и непререкаемый нравственный облик, который мало кто подозревал в нем» [309] .

Тем временем правительству кроме политических деклараций и митингов надо было заниматься экономикой.

25 марта 1917 года оно ввело хлебную монополию, продажа хлеба передавалась государственным органам, твердые цены. При этом цены на промышленные товары оставались свободными, что, разумеется, привело к обесцениванию хлеба и исчезновению его из продажи.

П. П. Рябушинский предупредил: неизбежна катастрофа, только «костлявая рука голода и народной нищеты» может заставить опомниться «лжедрузей народа» [310] .

Кто эти «лжедрузья»?

Они же и «друзья».

Очевидно, они заседали в правительстве, которое не могло сохранить прежний уровень руководства экономикой.

Всё кругом рассыпалось: старые управленцы были вышвырнуты вон, полицию разогнали, преступников освободили, инфляция росла все сильнее и сильнее.

Сразу же были упразднены генерал-губернаторства в Закавказье и Туркестане, власть передана комитетам, организованным депутатами Государственной думы, местными уроженцами. Три главные политические партии Кавказа — азербайджанская Мусульманская демократическая партия (Мусават), армянская Дашнакцутюн и Грузинская социал-демократическая в ответ на признание Временного правительства получили гарантии автономии в рамках будущей федеративной России (кем утвержденные — непонятно).

Малороссия, она же Украина, была у «группы Керенского» на очереди, но там местные социалисты отказались признавать в качестве регионального правительства комитет, сформированный из думских депутатов, избранных от малороссийских губерний.

Главный вопрос всей экономики и политики (и революции) сосредоточился там, куда Временное правительство не дерзало заглядывать. Пора было вызывать дух Столыпина и вопрошать, как быть с крестьянами, жаждавшими всей земли. Тем более уже происходили стихийные захваты, разгромы культурных помещичьих гнезд, убийства.

Народ-богоносец не хотел больше ждать. И теперь уже трудно было все беды сваливать на «проклятый царизм».

В это время в далекой Германии философ Макс Вебер написал несколько статей о состоянии революционной России, которые оказались провидческими. Он выделил четыре насущные проблемы: срочное окончание войны, наделение землей крестьян, неподъемные международные долги, необходимость сильной власти, способной все решить. Нынешнюю российскую власть он, кажется, всерьез не воспринял.

«По-настоящему хотят мира прежде всего крестьяне, то есть огромное большинство русского народа. Чтобы их умиротворить, нужна в соответствии с их идеалами и реальными интересами экспроприация всей некрестьянской земельной собственности; списание всех иностранных долгов России. Второе — самое главное. Потому что если крестьянам придется платить проценты по этим долгам, то опять начнется хорошо известный русским экономистам процесс: этот огромный недоедающий слой населения будет вынужден отдавать зерно и продавать его под давлением непосильных налогов, чтобы страна могла платить проценты по внешним долгам. Так уже было раньше…

Помимо этого есть, конечно, и другая трудность: крестьяне не хотят платить за землю, а это означает неразрешимый конфликт с земельной буржуазией. Устранить эти трудности может только долгая социально-революционная диктатура (под социал-революционным правлением я разумею не каких-то особых живодеров, а просто такого политического лидера, для которого „молодая“ в российских условиях частная земельная собственность не является безусловной „святыней“). Есть ли в России такие люди, я не знаю. Но прийти к власти надолго они могут, только если будет заключен мир» [311] .

Способно ли было Временное правительство решить эти проблемы — большой вопрос.

Скорее всего, его положение было безвыходным.

К 1917 году в 27 губерниях Европейской России было заложено в банках 32 миллиона десятин частной помещичьей земли на сумму около 32 миллиардов рублей. Почти столько же денег было выдано на кредитование промышленности. Именно на эту заложенную землю и претендовали крестьяне [312] .

Но отнять чужую землю не взялось бы никакое буржуазное правительство, потому что конфискация грозила крахом финансовой системе государства. Такое правительство мгновенно лишилось бы своей политической базы. И не будем забывать о колоссальном финансовом долге иностранным банкам.

Долг, впрочем, выражался и в союзнических обязательствах, которые следовало выполнять.

Вскоре из-за этих обязательств правительство зашаталось. 18 апреля министр иностранных дел П. Н. Милюков направил правительствам Англии и Франции ноту о том, что Временное правительство будет продолжать войну и выполнит все договоры царского правительства.

В тот же день начался правительственный кризис, на улицы вышли воинские части и толпы рабочих (свыше ста тысяч человек) и стали требовать немедленного заключения мира и отставки Милюкова с Гучковым («министров-капиталистов»), передачи власти Петроградскому совету. Те подали в отставку. И уже 5 мая между Временным правительством и Исполкомом Совета было достигнуто соглашение о создании коалиции. Конечно, Шульгина в нее не приглашали.