— А если убийцы были в противогазах?

— Я не заметил тут противогазов.

— Да. Они могли выкинуть их за борт. Но я не об отравляющих веществах вроде газа говорю.

Айан снова замолчал, скосив глаза на окна. Солнце только что село, полярные сумерки погрузили каюту в полумрак. Он медленно поднялся на ноги, подошел к двери и открыл ее.

— Так и есть. Смазать надо бы. Еще когда первый раз открывал дверь, показалось, что петля скрипнула.

Толкнув, он захлопнул ее и прошел в кладовку.

— Чего хотите? Может, мясных консервов? Тут остались две совсем ржавые банки. Он, видимо, приберег их для Пасхи. Он, скорее всего, католик. Наверняка морит себя голодом в пост. Впрочем, выбора у него особо и нет. Тут есть вода и овсяная крупа. Крупа на вид ничего, так что мы можем наварить себе овсяной каши или можем отрезать кусок тюленьего мяса. Так вам чего?

— Вы говорили, там есть чай? А консервный ключ есть?

— Чай-то есть, но у нас закончилось молоко. И нет ни лимона, ни сахара. Есть кофе, остатки, выглядит как темная гуща на дне банки.

— Так как насчет консервного ключа?

Я услышал, как он стал выдвигать ящики, потом поднялся и подошел к нему. Открыв дверцу буфета, он склонился над оливкового цвета рюкзаком, полным камешков.

— Чай, — сказал я.

Он, казалось, поначалу меня не услышал, внимательно глядя на белесый обломок, который держал в руке.

— Да-да, чай.

Кивнув, он ссыпал камни назад в рюкзак.

— Или, может, хотите кофе?

Впихнув рюкзак назад в буфет, он закрыл дверцу и распрямился.

— Вид у него не очень аппетитный. Я имею в виду кофе.

Я терялся в догадках, зачем тут камни.

— Да, не ахти. И мы же не хотим заработать расстройство желудка, верно?

Он осклабился, показывая мне гнутый и страшно ржавый консервный нож.

— Вуаля. Чай о натюрель и консервы а-ля старинный фрегат. Вас это устроит, мон ами?

Его шутка показалась мне немного мрачноватой в данных обстоятельствах, но, возможно, он просто старался так скрыть то, что чувствовал сейчас в действительности.

— Вы говорили о Портон-Дауне…

Я снова уселся, чувствуя себя очень уставшим.

— Да, — подтвердил он, ковыряя ржавую консервную банку. — Но не будем же мы говорить об этом за такой изысканной трапезой? Давайте сперва закончим.

Однако к тому времени я уже почти спал, глаза закрывались сами собой, и, казалось, утомленному сознанию уже было все равно, кто мог войти в эту дверь и проснусь ли я вовремя, чтобы хотя бы это узнать. Его голос доносился словно издали, он что-то говорил о каком-то острове.

— Гринйерд.

Это название он повторил несколько раз, наклонившись вперед и хлопая меня по колену.

— Вы слыхали когда-нибудь о таком?

— Да, — промямлил я. — Кажется, слышал.

Но в какой связи или хотя бы где он находится, я вспомнить не мог.

— И что он?

— Проснитесь, приятель! Вы уже почти спите, а я хочу с вами поговорить.

В его резком голосе прозвучало раздражение.

Я открыл глаза, но в потемках мог различить только его неясный силуэт.

— А чай еще есть? — спросил я его. — Чай бы меня взбодрил.

— Боже праведный! Вы хотите чаю, а тот, что я вам заварил, так и стоит, холодный уже.

— Тут холодно, и спать хочется.

— Вы проспали последние два часа, и даже больше. Уже второй час ночи.

— Боже, какая рань, — пробормотал я.

— Да, рань, и он может появиться в любую минуту.

Я выпрямился. Весь ужас нашего положения воскрес в моем сознании.

— Почему вы так в этом уверены?

Он хохотнул.

— Значит, дошло все-таки. Теперь в любую минуту.

Я повторил вопрос, но он, пожав плечами, проворчал что-то про воду.

— Интуиция, другими словами.

— Вы говорили об острове.

— Просто сам с собой разговаривал.

— Вы говорили со мной. — Я начинал выходить из себя. — Вы со мной говорили.

Что он, черт возьми, несет?

— Гринйерд. Вот что вы сказали. Вы спросили, слышал ли я когда-нибудь о таком.

А потом меня осенило:

— Это же тот остров! На Внутренних Гебридах [152] , на который никому не разрешалось высаживаться со времен Второй мировой войны.