В стороне от ручья почва, видимо, была другой. Вокруг вдруг не стало поваленных стволов, и мы теперь шли среди какой-то низкой растительности с жесткими стеблями, приспособленной к зимним холодам этих южных широт. Слева от нас поросшие травой кочки торчали подобно лохматым головам маленького гномьего отряда. Он нашел некое подобие тропинки, ведущей прямо вверх по крутому склону, верхушка которого едва виднелась, смутным контуром загораживая тускло светящееся небо. А потом луна вынырнула из-за облака, свет на сцене будто включили снова, мы забрались наверх и оглядели ландшафт, похожий на покатые холмы Сассекса.

— Раздолье для овец, — прошептал Айан.

Это было не обязательно, поскольку как раз перед нами, неподвижно сгрудившись и глядя в нашу сторону, стояла отара этих животных.

— Темная башня, — пробормотал он, кивая в сторону группы заброшенных бараков, припавших к каменистому склону холма слева от нас.

— Не вижу никакой башни, — возразил я. — Больше похоже на казармы какой-то заставы.

— Чайльд-Роланд [129] , — проворчал он, и у меня от того, как он это сказал, мурашки побежали по коже.

Я тоже читал Браунинга.

— Ушуайя одно время была лагерным поселением Аргентины. Вы знали это?

— Нет.

Теперь идти стало легче, под ногами была твердая, общипанная у земли трава, бараки становились все ближе.

— Так это старая тюрьма? — спросил я. — Вы уверены, что она была здесь?

Он ничего не ответил, продолжая шагать вперед. Мы подошли к первому из бараков, и в эту минуту луну затянули черные облака. Ветер хлопнул створкой разбитого окна, скрипнула дверь. Дополнила эти сценические эффекты крылатая тень взлетевшей в ночное небо птицы. На двери висел замок, но накладка с пробоем была сорвана, и Айан, толкнув дверь, вошел внутрь. Вспыхнувший луч фонаря осветил ржавые железные кровати, сложенные у дальней стены. Единственное окно было рядом с дверью, через которую мы вошли. В дальнем углу находились душевая и жестяной умывальник, кроме того, стопка оцинкованных ведер. Пошарив по стене, луч фонаря остановился на слове «Hoy», выцарапанном на штукатурке справа от изогнутой трубы, представлявшей собой, видимо, дымоход отсутствующей ныне печки. Я услышал его вздох.

— Бедолаги.

— Что это значит?

— Сегодня, — сказал он. — «Hoy» значит «сегодня».

Он вышел в хлопающую на ветру дверь и направился к следующему бараку. Бараки стояли в три ряда, по четыре в каждом, все они были одинаковы и в равной степени обветшавшие. Не было ни колючей проволоки, ни гауптвахты с помещениями для надзирателей, ни сторожевых вышек. И в каждом из бараков мы находили нацарапанные на стенах надписи: строчки стихов, надежды, que dios me salve [130] , или краткое требование — salvame [131] , имена любимых и обязательно где-нибудь календарь. Не настоящий календарь, без чисел, только череда дней, и отмечены прошедшие недели и месяцы. En desesperaci'on [132] . Это слово встречалось снова и снова.

— Безвыходное положение, бежать некуда. Desesperaci'on как раз точное слово.

В глухом голосе Айана прозвучала печаль.

— Вы знали о существовании этого места, верно?

Он опять оставил мой вопрос без ответа. Переводя луч фонаря с места на место, он быстро читал все надписи.

— Вы что-то ищете? — спросил я.

— Постарайтесь запомнить некоторые имена, — сказал он. — Где-то у кого-то должен быть список.

Я принялся записывать отдельные имена на клочок бумаги, вспомнив, что брат Айрис, Эдуардо, тоже был среди «исчезнувших». Но имя Эдуардо довольно распространенное, и при том, что оно встречалось часто, рядом с ним либо вообще не было фамилии, либо значилась не та.

— Похоже на концентрационный лагерь, — пробормотал я, пока мы переходили к следующему ряду бараков.

Он кивнул, соглашаясь:

— Он и есть, судя по всему. Идемте поищем их могилы, — прибавил он.

— Это Desaparecidos?

Он молча шагал по общипанной овцами траве, пока мы обходили покинутый лагерь. Однако мы нигде не встретили коллективного захоронения, в котором нашли свое последнее пристанище жертвы гитлеровских концлагерей, лишь несколько одиночных надгробных плит и пару-тройку деревянных крестов, больше ничего.

— Так куда же они делись?

Стоя там на ветру и глядя на бараки, он пожал плечами, а над нашими головами проносились черные тучи. Наконец он обернулся ко мне:

— Никому ничего об этом не говорите. И особенно Айрис или Коннор-Гомесу, когда он приедет. Я не хочу, чтобы он знал о том, что мы все это видели. Вы меня поняли?

Я кивнул, и после того, как он еще около минуты простоял, молча глядя на бараки, мы двинулись назад к берегу. Теперь небо прояснилось, тучи улетели, ярко светила луна, и ветер становился сильнее. Справа от нас в лунном сиянии была ясно видна линия старой дороги, наискось поднимающейся по каменистому склону горы.

Разумеется, мне не давал покоя вопрос, почему Коннор-Гомес выбрал это забытое богом место для посадки на корабль, а не Ушуайю. Не потому ли, что в Аргентине он персона нон грата? Но зачем тогда было гнать нас вокруг всей западной части Огненной Земли, при том что, если бы он приехал к нам в Пунта-Аренас, мы бы по прямой пошли к Фолклендским островам и Южной Георгии? Я старался добиться от Айана объяснения, пока мы возвращались на берег, но он лишь пожимал плечами. А когда я стал настаивать, он в конце концов вспылил, отвечая: