Нас то ли восемь, то ли девять – Олежка Соплежуй, брат Китайца, уже мог погнать домой, а может и лазит где-то внизу, в будке киномеханика, куда можно забраться с крыши.

Рядом со мной и Юлей, под покосившейся буквой «А», стоит кассетник Долгопрудного, из которого шарашит «Эминем». Хозяин магнитофона и Алла Вронская из девятого «В» танцуют, вытягивая руки к чёрному небу; их кроссовки прилипают к горячему после дневной жары рубероиду. Алла заливисто смеётся.

Возле буквы «Г» Китаец, как обычно, страдает хернёй – отрывает от заржавленной буквы древние неоновые трубки. Чуть поодаль тусят Миша Кадык, Шкварка, девчонка Шкварки из 243-й школы, с синими волосами, и какая-то её подружка. Они – просто тёмные силуэты, с сигаретными угольками в тёмных руках, и хрустящим битым стеклом под тёмными подошвами.

Мы с Юлей молчим, и смотрим на гудящий проспект. Мы много говорим, и это молчание не висит между нами незримой стеной, как порой случается – нет, мы молчим, как и говорим, об одном и том же.

– Хочешь, поедем на дачу ко мне? – говорит Юля, сплетая пальцы с моими, и болтая ногами в воздухе. Я смотрю в её глаза, и мне кажется, что в них невероятно, несоизмеримо больше, чем в моих – как будто там бескрайние просторы новых миров, а в моих – только пыльная захламлённая комнатушка.

Любой, кто был влюблён, поймёт.

– Да. Да, конечно, давай, – отвечаю я. Она улыбается, проводит языком по зубам, потом надувает, и хлопает пузырь из жвачки. Делает глоток ром-колы, наклоняется ко мне, и целует.

Кажется, я сорвался с парапета, но лечу не вниз, на разбитый асфальт старой стоянки, а вверх. К звёздам.

– Да, полюбасу едем! – плюхается рядом Долгопрудный. Я чувствую мгновенный укол неприязни (вспоминаю, как Юля когда-то на него поглядывала), но тут же вспоминаю, что у него дача рядом с Юлиной, и никто нам не помешает уединиться.

И заняться кое-чем ещё.

Юлина улыбка вдруг на миг блекнет, сменяется гримасой боли; бутылка с ром-колой выпадает из ладони, и летит в темноту; звон стекла рикошетит от старого кафеля стен.

Думаю, Юля могла бы упасть вниз, если бы я не схватил её за руку. Прижав ладонь к груди, она судорожно втягивает воздух в лёгкие.

– Эй! Ты чего? Всё окей? – спрашивает Долгопрудный, перестав ухмыляться.

– Юль, ты как? Что случилось? – шепчу я. На мгновение меня охватывает паника: я представляю себя, как трудно будет спустить Юлю вниз, если…

– Всё… хорошо… – отвечает Юля, сжав мою ладонь так сильно, что белеют костяшки пальцев. – Я… Просто что-то на секунду прихватило в груди…

Она смотрит на меня, пытается улыбнуться, но кожа под глазами блестит от слёз.

– Может, нужно вызвать… – начал я, но Юля качает головой.

– Нет.

Взяв с парапета пачку, она едва не рассыпает сигареты, прикуривает одну дрожащими руками, и встаёт, перебросив ноги на крышу. Выдохнув дым, она снова улыбается – на этот раз нормально.

Почти.

Бросив взгляд на притихших друзей, она кладёт ладони мне на плечи.

– Ничего страшного, у меня бывало уже такое. Давай пойдём, а? Проводишь меня домой.

По пути к её дому я ещё несколько раз пытаюсь разузнать, что это за «бывало уже такое», но Юля говорить на эту тему не хочет, и парой поцелуев отбивает желание и у меня. Остаток пути мы говорим о всякой ерунде – как её кошка Марфа не любит рыбу, как от Аллы Игоревны, нашей бывшей классухи, ушёл муж, и как завтра в десять встретимся на остановке, чтоб ехать на дачу. Долго обнимаемся на лестничной клетке. За окном – холодный свет фонарей во дворе. На облупившейся зелёной краске стены – надписи, красным «COME INTO MY LIFE», и чёрным, корявенько, «РЭП – КАЛ».

По пути вниз – лифт в Юлином парадном не работает – я читаю и другие, покрывающие стены снизу доверху бесконечной вязью. За эти летние дни – странные, жуткие и прекрасные – я почти выучил их все наизусть, как книгу. Так же, как в своём подъезде. Об отце вообще не думаю.

Представляю, как буду вечно провожать Юлю, и будут вечные поцелуи на лестничной клетке, потому что это лето будет вечным.

Эх, мечты… мечты…

Продолжение на https://lit-era.com/reader/ya-uzhe-ne-boyus-b814?c=4178