– …Я скоро приеду и заберу тебя.

– А скоро – это когда? Завтра?

– Нет, не завтра. Скоро – это скоро. А пока слушайся во всем папу и маму. Поняла?

– Это никакой не папа, а дядька Женька противный. Тетя Люся – хорошая. А дядька Женька – противный!

– Оля! Мы же с тобой договорились?! Не тетя Люся – а мама. Не дядя Женя – а папа. Это игра такая, понимаешь?

– Как в дочки-матери? – Да.

– А НАША мама тоже приедет? Настоящая?

– Конечно. Я ее здесь, в Ленинграде, дождусь, и мы вместе к вам приедем.

– И папа?

– И папа.

– Прямо из Северного полюса?

– Да, прямо оттуда.

– А Лёля?

– Хм… И Лёля.

Стоящий на охраняемом милицией кордоне человек со списками зычно забасил в толпу:

– Граждане отъезжающие, поторопимся! Провожающие – сдайте назад, мешаете работать.

Реагируя на его призыв, в сцену прощания брата и сестры вклинилась Самарина:

– Всё, пора. Юрочка, храни тебя Господь! За Олю не волнуйся. Мы напишем сразу, как только доберемся.

Людмила торопливо чмокнула паренька в лоб, подхватила девочку на руки и… И… и Ольга заревела в голос.

– Всё будет хорошо. Слышишь, Оля? Честное слово! – Готовый и сам вот-вот разрыдаться, Юрий, мучительно сыскивая нужные, правильные слова, вдруг неожиданно даже для самого себя… запел:

– Протекала речка, через речку мост…

– …На мосту овечка, у овечки – хвост, – улыбаясь сквозь слезы, подхватила сестра.

Сторожащий узлы и чемоданы Самарин выразительно, с крайним неодобрением зыркнул на супругу. Та часто-часто закивала головой, и секунды спустя все трое уже протискивались к кордону, провожаемые полным отчаяния Юркиным взглядом и завистливыми глазами остающихся.

– Фамилия?

– Самарины.

– Документы!

Человек-шлагбаум долго и пристально изучал протянутые ему документы, поочередно сверяясь со списками. Он уже собирался было поставить напротив фамилий галочки, подтверждающие право на шанс остаться в живых, как вдруг…

– Как тебя зовут, девочка?

– Оля, – вопреки полученным накануне инструкциям с готовностью отозвалась пятилетняя девочка.

– Как-как? – нахмурился человек со списками.

– Она же вам говорит, товарищ! ЛЁЛЯ! – нашелся в экстремальной ситуации Самарин.

– Проходите сразу к вагонам. Не задерживайтесь.

Отъезжающая троица направилась к перрону. Перед самой посадкой Ольга испуганно обернулась на стоящую за кордоном толпу, состоящую из обреченных, не попавших в спасительные списки людей-теней, ища и не находя среди них брата.

И тогда, встав на цыпочки, Юрка вытянулся во всю свою подростковую долговязость и, призывно замахав рукой, закричал, обжигая горло ледяным февральским ветром:

– Я скоро приеду! Слышишь? Жди меня! Я очень скоро приеду за тобой! О-БЯ-ЗА-ТЕЛЬ-НО ПРИ-Е-ДУ!!!

Домашний кабинет товарища Амелина впечатлял размерами и одновременно удручал полным отсутствием у хозяина мало-мальски художественного вкуса.

Здесь царила эклектика в худшем ее проявлении – хаотичное, бессистемное нагромождение антикварной мебели, картин, светильников, бирюлек и иже с ними безделушек самых разных эпох и стилей. Ну да, на неискушенного посетителя сего сакрального места, предназначенного для раздумий о снижении себестоимости продукции, улучшении ее качества и повышении рентабельности производства, все это сумбурное великолепие воздействовало должным образом. С одного обзорно-беглого взгляда не оставалось ни тени сомнения в том, что директор ленинградской обувной фабрики «Восход» Сергей Борисович Амелин – человек крепко стоящий. Пускай и не на земле, и не в обуви из модельного ряда возглавляемого им предприятия. Зато – на наборном дубовом паркете и в ботинках производства страны-участницы Варшавского договора.

Первое, что невольно бросалось в глаза, был даже не красного дерева письменный стол, иметь каковой не побрезговал бы любой из великих князей, а висящая напротив оного картина в массивной потускневшей позолоты раме. Сюжетно полотно не шибко настраивало на деловой лад, поскольку изображало сцену подглядывания телохранителя Гигеса за раздевающейся перед вступлением на ложе супругой его патрона – лидийского царя, тирана Сарда. Картина была профессионально выписана под стиль и кисть Жана-Леона Жероме, но даже Барону, с его дилетантскими познаниями в живописи, не составило труда удостовериться в новоделе. Тем более в оригинале Жероме царица поворачивалась к супругу передом, а к зрителю – задом. Тогда как здесь, явно в угоду потенциальному обладателю шедевра, шалунья развернулась на 180 градусов, со всеми вытекающими отсюда анатомическими подробностями…

– Уфф… Умаялся как Жучка, – выдохнул за спиной заступивший в кабинет Хрящ.

Он сгрузил на паркет округлившиеся от барахла хозяйственные сумки и ладонью в платяной перчатке вытер со лба капельки пота.

– А пылища-то у них на антресолях – у-у-у! Весь перемазался, пока лазил, – взгляд блатаря застыл на пышных формах мадам Сард. – Хороша баба, сисястая. Берем?

Одновременно с вопросом Хрящ достал из кармана безопасную в делах мирских, но абсолютно убийственную в ситуациях экстремальных бритву.