Шрифт:
– …На-а-апрашу уважаемое собрание разобрать стаканы. Ощущаю потребность сказать, – перекрикивая пьяный гомон, объявил Хрящ. – Имею желание выпить за праздничный, хотя и не красный, день календаря.
– Напомните, братцы, какой нынче праздник-то? – заинтересовался Муха.
– Известно какой, – гоготнул Слоёный. – Райка триппер залечила.
– Да пошел ты! Придурок! – вспыхнула де-юре хозяйка загородного притона – краснорожая деваха с едва угадываемой грудью и, как следствие, носившая обидное прозвище Райка-плоскодонка.
– А сегодня, друга мои, День взятия Бастилии. Сто, или сколько-то там, лет назад, французские блатари собрались кодлой, разломали на хрен главную ихнюю тюрьму, а всех вертухаев, конвойных и ссученных на ножички поставили. И вот за это, а еще за Нормандию-Неман я их, французов, с тех пор шибко уважаю.
– А за Наполеона, случаем, не уважаешь?
– А чё? Наполеон – он… он тоже фартовый пахан был. Ну, вздрогнули!
Слетевшийся на халявное угощение народ общим числом в полтора десятка рыл дошел до той кондиции, когда смысловое наполнение тоста более не имело значения. Потому стаканы слаженно стукнулись боками во славу свержения французского абсолютизма, и их содержимое полилось в луженые глотки под одобрительный гомон и патефонное скрипение контрабандного шеллакового Петра Лещенко:
В баре я увидел тебя,Ты танцевала фокстрот.Всё в тебе меня пленяло,Ты красотой блистала…Пригубил на четверть за подвиг французских революционеров и скромно примостившийся с краю стола Барон. После чего, отставив стакан, обвел взглядом гуляющую компанию и внутренне поморщился, преодолевая припадок острого презрения ко всему, что суетилось и гомонило вокруг.
На самом деле Барону дико не хотелось, трясясь электричкой, а затем добрых полчаса пешкодралом тащиться на вечерний, переходящий в ночной свальный грех, банкет. Нуда языкастый подельник уговорил. Этот и мертвого уговорит. Опять же – ночевать в съемной однушке на Автовской, превратившейся в камеру временного хранения взятого у обувного директора товара, было не с руки. Мало ли что? Или – кто? Вроде и сработали чисто, но супротив роковых случайностей и Госстрах не сдюжит.
…Кто ты? Кто ты?Милая моя,Я тебя чужуюТак люблю и ревную…—продолжал скрипеть и паясничать Лещенко.
– А все-таки, Хрящ, колись: с каких подвигов такой богатый банкет упромыслил?
Неделикатный, во всех смыслах не по понятиям вопрос прозвучал из щербатых уст Вавилы – неприятного вида мужичонки неопределенного возраста, которого Барон видел третий раз в жизни. И, кажется, все три раза – здесь, на Райкиной даче.
– А ты чё, до сих пор не в курсе? – охотно отозвался Хрящ.
– Нет. Расскажи?
– Ну ты даешь, Вавила! Да ведь мы с Бароном сегодня утром на Невском тележку с эскимо угнали. Полную.
Хрящ, а за ним остальные заржали, а купившийся на дешевую разводку Вавила набычился и захрустел соленым огурцом. Словно зажевывая обидное.
Барон же, реагируя на экспромт Хряща с эскимо, лишь невольно усмехнулся, припомнив, что персонально его первый воровской опыт был связан именно с кражей мороженого. И хотя та, еще совсем детская, попытка закончилась неудачей, тем не менее, отчего-то осталась заметной зарубкой на стволе его самых ярких жизненных воспоминаний…
Ленинград, октябрь 1940 года
Глубокая осень. Пара недель до вожделенных каникул.
Сбежавшие с последнего урока пятиклассники Юрка, Петька Постников, Санька Зарубин и Давидка Айвазян весело топают по проспекту 25-го Октября [3] , возвращаясь из кино, где они смотрели «Дубровского» с Борисом Ливановым в главной роли.
Стоящую на боевом посту на перекрестке с проспектом Володарского [4] погодно-невостребованную мороженщицу в накинутом на фуфайку белом халате приятели приметили издалека. На этой точке тетка работала третий месяц, и вся их дружная компания ее прекрасно знала. Так же, как, наверное, и она успела запомнить малолеток, частенько покупавших у нее обалденные сахарные трубочки.
3
Так в ту пору именовался Невский проспект. Прежнее историческое название восстановлено 13 января 1944 года.
4
Так в ту пору именовался Литейный проспект. Прежнее историческое название восстановлено 13 января 1944 года.
– Давидка, дай десять копеек до завтра! – попросил Постников.
– Не дам. Нету.
– Дай, не жлобись! А то я сегодня всё на сайки потратил. От которых, между прочим, ты два раза откусывал.
– У меня правда нету. У самого только семь копеек.
– Санька, у тебя?
– У меня есть. Только я тебе не дам.
– Почему?
– Потому что ты потом фиг отдашь.
– Отдам! Вот честное разбойничье! – бухнул кулаком в грудь Петька, все еще пребывающий под впечатлением лихих подвигов пушкинского героя.
– Вот как раз разбойники, они никогда ничего и не отдают.
– Много ты понимаешь в разбойниках!
– Да уж побольше твоего.
– У меня есть, – предложил свои услуги по кредитованию отзывчивый Юрка.
– Не-а, у тебя не возьму. Я тебе и так двадцать копеек должен.
– Ну и что? Будешь должен тридцать.
– Не надо. Пацаны, у меня есть классный план!
– Какой?
– Разбойники никогда ничего не отдают. Потому что они сами всегда все забирают. Бесплатно.
– И чего?