Пошатываясь, он поднялся на палубу и хрипло сказал удивившимся его появлению на судне ловцам:

— Здорово, ловцы-молодцы! — и, по обыкновению выхватив из кармана тяжелый серебряный портсигар, стал угощать: — Закуривайте, ребята!

Все признали незнакомца, объявившегося дружком Василия Сазана. Следом за ним, так же пошатываясь, вышли на палубу четверо неизвестных людей в городских, щегольских сапожках и брюках-галифе, как и сам приезжий, и только один из них был в обыкновенных брюках, заправленных в сапоги. На всех были френчи и кители. Неведомые люди нещадно курили, сумрачно посматривали по сторонам.

— Как думаете, сумеем пробраться под Гурьев? — спросил ловцов незнакомец, пошатываясь и хватаясь за снасти.

Ловцы в недоумении переглянулись.

— Мой закадычный друг Вася Сазан сидит там в ледяных торосах, — разъяснил незнакомец и, крепко выругавшись, добавил: — Спасать надо товарища, раз власти наплевать на человека!

Ловцы снова озадаченно посмотрели друг на друга.

— Мироныч! — требовательно окликнул незнакомец. — Как там чай?

— Сейчас, сейчас, — заторопился Мироныч, до этого сосредоточенно следивший за разговором. — Антон, поди сюда!

Антон прошел на корму. Мироныч хотел было передать ему управление рулем, но приезжий снова заговорил с ловцами.

— Убери там в каюте, — торопливо попросил Мироныч Антона. — И чай вскипяти...

В каюте было сильно накурено — не продохнуть. Железная печурка исходила жаром. Кругом валялись пустые бутылки. Пол был заплеван, загажен. На столе стояли стаканы с недопитым вином, тарелки с разными закусками, в которых торчали окурки папирос.

«Поганцы!» — с омерзением подумал о неведомых людях Антон, прибирая каюту.

Переставляя тяжелый ящик, он решил, что в нем находится вино, но вдруг нечаянно соскользнула крышка, и Антон, вздрогнув, едва не уронил ящик на пол.

В ящике поверх замасленных тряпок лежали два револьвера: один длинный, похожий на наган, другой — короткий, будто с обрубленным дулом.

Антон осторожно потрогал тряпки — в них было завернуто что-то твердое.

«Наверно, еще револьверы!» — решил он.

По палубе громко затопали, мимо оконца замелькали сапоги — неизвестные возвращались в каюту.

Антон поспешно прикрыл ящик крышкой и выскочил на корму. Присев у жарника, он стал разводить огонь.

Неизвестные прошли в каюту, оставив дверку полуприкрытой.

Антон поставил на жарник котел с водой и, строгая ножом кирпичный чай, взволнованно прислушивался к разговору, доносившемуся из каюты.

«Что за история? — в тревоге думал он. — Оружие... Зачем?.. И люди какие-то... Под Гурьев, слышь... Что за оказия?..»

— Сто-ой! — оглушительно закричал Мироныч. — На-ва-ал!..

У косы, что выходила на самую середину протока, путь судам преграждали взгромоздившиеся одна на другую желтоватые, в прососинах льдины. Торосы вздымались высокой, казалось, непроходимой стеной. Ловцы, спустившись на лед, начали пешнями и топорами пробивать дорогу.

Долго ловцы крушили ледяной навал, истово ругаясь, кляня все на свете... А когда пробили в нем проход, то легко протащили суда дальше. Вооружившись баграми, они снова стали следить за встречными льдинами: гнали их в стороны, разбивали...

Дойкин безотрывно наблюдал за продвигавшейся во льдах своей флотилией.

Когда-то хаживал так в море и сам Алексей Фаддеич; помнятся ему и студеная вода, пахнущая острыми запахами, и пронзительная сырь, и эти легко плавающие предвесенние чадные туманы.

А теперь вот стоит он у столба с иконой; и думает он, и видится ему, что все вокруг — и берег и воды — бьется у его ног, и люди тянутся к прежней дойкинской силе. А сила эта была и тяжелая, и добрая, и ласковая.

До-обрая!.. Но этой доброты не поняла даже Наталья Буркина. Ф-фу, поганое ведро!.. Недотрога! Тоже, добро... Годков пятнадцать бы назад, — тогда кто сказал бы, что натура Алексея Фаддеича недобрая и неласковая?.. Кто, как не Алексей Фаддеич, был попечителем Мариинского приюта имени государыни Марии Федоровны? Не его ли, Дойкина, милостью воспитывались дети бедноты и подкидыши. Или не жертвовал он на приюты и деньгами и рыбой? Не он ли самолично, заезжая к своим питомцам, отечески и любя, навещал особо пригожих воспитанниц, — надобно же судьбу их устроить как подобает! Не Алексей ли Фаддеич думал вместе с ними, девушками-голубицами, о приданом, о будущей их жизни. Кто бы приласкал их, кто бы позаботился о дальнейшей их судьбе, ежели бы не он? И женишка при помощи верных людишек найдет, не грузчика какого-нибудь, а чиновного, непьющего. И посаженым отцом на свадьбе — не он ли бывал, сам Дойкин.

А сколько питомцев-подкидышей устроил Алексей Фаддеич у себя на промысле!.. Засидится бывало девушка долго в приюте в ожидании жениха. Глядишь, и восемнадцать годков стукнуло ей, а то и больше. Что с ней делать? И опять Алексею Фаддеичу забота... Или парнишек-подкидышей взять: шли они из приюта мальчиками в торговые лабазы, в столярные и медницкие мастерские, редко кто из них выходил в приказчики, конторщики. И о них попечение имел Алексей Фаддеич... Не один десяток таких пареньков милостиво приютил он у себя на промысле. Особо же ревностно заботился Алексей Фаддеич о девушках.