Маячник сердито швырнул в угол смертное белье.

— Тюха-Матюха сбрую сгноил, а новую — не хватило сметки приобрести, лошадь заморил, дом у него скособочился... А он все дрыхнет. Я ему говорю: «Ну и соня ты, Мотя! Неужели у тебя на боках еще мозолей нет?..» Он молчит, ухмыляется. А как я учил его уму-разуму! Ка-ак учил!.. Да все без толку, — ума, видно, за морем не купишь, ежели его у тебя нет...

И вдруг он совсем тихо, шепотком, как бы самому себе, сказал:

— А я-то думал, на старости лет побалует меня зятек внучком... Эх, и понянчил бы я его... Веселись, стариковская душа, доживай в радости последние денечки... Вот и нанянчился, старый чертяка!

И он не спеша двинулся к окну.

— Замучилась с ним моя Глуша, плачет все. Сонливый уж очень муж!

— Да, плохо живет с Мотькой Глуша! — поспешно поддакнул Дмитрий.

— А? Что? — хотел было снова слукавить маячник, притворяясь оглохшим на одно ухо, но махнул рукой и подскочил к ловцу: — А ты думаешь, Глуша с тобой лучше жить будет?

— Лучше! — уверенно сказал Дмитрий и быстро поднялся.

Старичок присел, согнулся, — сейчас он был похож на запутавшегося в сетях ерша, который метался-метался, а потом, обессилев, угомонился.

Он молча глядел на ловца.

Дмитрий, босой и в тулупе, накинутом на плечи, вышел из-за стола. Пройдя к двери, он вдруг ухватился за косяк и тупо посмотрел на маячника.

— Что с тобой? — с тревогой спросил Егорыч.

Покачиваясь, Дмитрий осторожно двинулся к кровати.

— Плохо что-то, Максим Егорыч, — глухо сказал ловец. — Голову мутит...

Выставив руки вперед, он повалился на постель.

— Не надо вставать было, не надо! — строго прикрикнул Егорыч. — Говорил — пропотеть должен!

Он заботливо подоткнул под спину ловца тулуп и положил на ноги коротушку.

— Спи давай, а я обед сготовлю.

И опять маячник тянул водку; говорил он теперь тихо, не суетился:

— Как хотите, так и делайте сами с Глушей. Как хотите — сами... А я против этого...

Говорил он все тише и тише:

— Да, как хотите... И денег теперь у меня нет, и сил нет, чтобы имущество-хозяйство вам справить...

Дмитрий понимал, что лукавый Егорыч окончательно сдался, и хотел было сказать старику, что никакого его имущества-хозяйства им с Глушей не надо, но голова отяжелела и губы не разжимались.

Взяв бутылку, старичок молча, пошатываясь, прошел к окну.

Глянув на прибрежье, Егорыч вдруг быстро вытер рукавом стекло и припал к нему.

Повернувшись к Дмитрию, он хитро прищурил глаз и необычайно весело произнес:

— Думаешь, с горя пью? Я, может, с радости!..

— С какой же такой? — спросил ловец, предугадывая, что старичок что-то затевает.

Не отвечая, маячник напряженно глядел в окно; приподнимаясь на носках, он медленно поворачивал голову, будто за кем-то следил.

«И чего хитрит?» — подумал Дмитрий, и сам хотел приподняться, чтобы взглянуть в окно, но усталость словно приморозила его к постели.

Отставив бутылку и мурлыча себе что-то под нос, старичок, покачиваясь, поспешно зашагал к двери.

— Куда, Максим Егорыч?

Маячник задорно подмигнул и толкнул ногой дверь.

Вся белая, запушенная снегом, вступила в сторожку Глуша.

Не сказав отцу и слова, она сбросила с себя шаль, коротушку и быстро подошла к кровати.

— Живой ли, Митенька?

Ловец удивленно глядел то на Глушу, то на маячника.

— Живой ли ты? — трясла Дмитрия Глуша, чуть не плача.

Дмитрий приподнялся на локте.

— Живой... Спасибо Максиму Егорычу...

А старичок стоял в сторонке и молча наблюдал за дочерью.

Опускаясь на табурет, она обшлагом кофты вытирала глаза.

— Брось дурить! — вдруг сердито прикрикнул на нее маячник. — Что за слезы?.. Брось, говорю, дурить!

Всхлипывая, она посмотрела в глаза отцу; глаза его золотисто горели.

— Ой, спасибо, батяшенька, за Митю!.. Как хорошо-то мне!..

Искоса оглядывая дочь и ловца, Егорыч снял со стены полушубок и начал одеваться.

— Лошадь бросила! — забурчал он. — А лошадь чужая!

— Чего ты, батяша? — Глуша подняла голову.

— Лошадь, говорю, не распрягла! — и маячник сердито запахнул полушубок.

Пройдя к двери, он остановился и строго сказал:

— Ты особенно-то не расходись у меня, а то живо прикручу хвост... С Митрием шашни пора кончать. Для этого и вызвал тебя, а ты, верно, думала, благословлять свел вас. Шалишь, дочка!..