Девушки-интуристки, особенно, как в свое время заметил Лешенька, немки из ФРГ, австриячки и разные там датчанки, с большим воодушевлением воспринимали и ночные купания, и обаятельного Лешеньку. «Ах, ах, Алекс, liber Alecs!» А когда узнавали его фамилию, приходили в полный восторг: «Воронцов? Неужели Воронцов?» И Лешечка здесь подливал масло в огонь: «А по матушке я — Голицын». Тут, конечно, легкий стон аристократического восторга, вроде: «Неужели внук тех самых Воронцовых и Голицыных…» И наконец наступает момент Лешечкиного социального торжества:

— Точно, внук, — говорит Лешечка, — только внук их крепостных. Простой я, обычный парень, рядовой рабочий-труженик. Вот возьми руку, пощупай! — Лешечка отрывал от руля, от плеча собеседницы или от высокого тяжелого стакана (в зависимости от обстановки) руку и протягивал прекрасной собеседнице: — Пощупай ладонь, видишь — вся в мозолях. — И действительно, ладонь у Лешечки была тяжелая, мужская, не по его двадцати трем годам, вся в ороговевших бесчувственных мозолях. Настоящая рабочая рука.

Со Светланой у Лешечки получилось не так просто. Она встретилась ему после работы в будний день на Пушкарском повороте. Обычно Лешечка не очень любил подсаживать в машину разную публику. Во-первых, обшивка портится, грязь в машину натопчут, а ему потом чистить, а во-вторых, незнакомые люди неизвестно чем дышат — еще грипп или какой-нибудь туберкулез надышат. Но здесь очень уж симпатичная подвернулась девушка — пышненькая, золотоволосая, — и Лешечка не устоял. А не устоял — надо крутить педали, продвигать события дальше. Пока ехали, познакомились, поалалакали, и, когда контакты вроде наладились, Лешечка под влиянием внезапного озарения и говорит:

— Слушай, Светлана, а не поехать ли нам искупаться на Угу?

— А почему бы и не искупаться, — ответила Светлана.

И вот во время этого вечернего купания Лешечка и пристал к Светлане, имея в виду свою большую опытность и отзывчивость женского сердца. Но в этот раз получил быстрый и решительный отпор. Так его энергично Светлана ударила в низ живота коленом, когда полез он обниматься, что чуть ли не самой пришлось ей ухажера, сложившегося пополам, выволакивать из воды.

— Не будешь нахальничать в следующий раз.

— Да я не нахал, Светлана, я просто любитель.

Период сватовства занял у Лешечки месяц. А вдруг снова не встретит он такой девушки? Чтобы была самостоятельная, симпатичная, здоровенькая, хозяйственная. А к этому времени у Лешечки как раз подоспел двухкомнатный кооператив, но вот когда дело дошло до ордера и прописки, то одного Лешечку не прописывают, дескать, площадь велика, так что в некотором роде у Лешечки даже безвыходное положение, а из всех его знакомых девиц кандидатура Светланы самая подходящая. Кроме всех перечисленных выше качеств, есть еще одно: родня в деревне — значит, постоянно в его, Лешечкину, жизнь вторгаться не будут. И вот тут, тщательно взвесив свою материальную основу, ревизовав здоровье и состояние своей молодой и очень ясной души, Лешечка и сказал Светлане:

— Давай поженимся?

К его удивлению, Светлана не стала делать изумленное лицо и опять слегка его шуганула, когда он под это свое торжественное признание снова попытался ее облапить. Ведь какая трезвая голова оказалась у этой девушки! Светлана сказала так:

— Я, Лешечка, неделю жду, когда ты мне сделаешь предложение. Я уже приготовилась к этому. И даже больше тебе скажу: никуда ты от меня не денешься, потому что ты мне нравишься, и я уже прикинула, что в мужья ты подходишь. Да и как у тебя с квартирой? У меня тоже свои задачи: в колхоз я возвращаться не хочу, а ПТУ через полгода заканчиваю. И что же, я так и буду в колхозе работать маляром? Я, Лешечка, согласна выйти за тебя замуж, но у меня условия: первое — сразу заведем ребенка.

Лешечка опять потянулся к Светлане и легонько, будто ненароком, залез пальцем под бретельку летнего платья.

— Сразу, — урезонила его Светлана, — это не значит сейчас, а после росписи в загсе и свадьбы. Второе, — продолжала Светлана, — всего у нас будет трое детей. Я детей люблю. Третье. Я свою родню в дом не пускаю. Не то что не пускаю: пусть зайдут, чаю попьют и отваливают. Своим умом будем жить. Но пускай и твоя родня тоже у нас не ошивается. Четвертое. Пить будешь только дома или со мною. И пятое. Никаких дружков-товарищей. У тебя теперь семья. Подходит?

Лешечка подумал: «Девятнадцать всего лет девчонке, а какая разумница. С супругой я не ошибся».

И здесь Светлана добавила к своей речи еще:

— Лешечка, а тебя не посадят?

— Да за что? Я ведь просто гайки кручу. Я ведь не директор мебельного магазина и не ювелирторг. Я гайки кручу, я — автослесарь.

Каждый раз, подходя утром к автостанции, Лешечка удивлялся: ведь просто скопище сараев да невысоких, в один этаж, домишек, грязь, пыль, дощатый забор, сторожиха Анна Тимофеевна вяжет чулок, сидя на солнышке на табуретке возле ворот, — ну просто запустение, а ведь именно это место дает ему, да и не одному ему, кусок хлеба с маслом. Да что там с маслом — с ананасом! И еще каждый раз Лешечка удивлялся: как же удалось ему сразу после армии попасть на это золотое дно? Дуриком. Исключительно дуриком. И одновременно каждый раз холодная, как нож, мысль обжигала Лешечку: а если все это кончится? А ведь кончится рано или поздно. Прихлопнут. Вот уже для «Жигулей» автосервис открыл новую огромную станцию. Ведь дойдут и до «Запорожцев». Дойдут, все к этому идет. Не могут не дойти. И тут же себя успокаивал: народ у нас ушлый, на хитрую козу и кнут винтом, что-нибудь новенькое придумаем. Умельцы мы. Кулибины.