Кавалерийский полк, где служил Гребенин, имел большие потери. Его отвели с передовой и, расквартировав в соседней Возрадовке, спешно пополняли теперь людьми, лошадьми и особенно вооружением, реорганизовывая при этом в резервный стрелковый полк. За пополнением начальник штаба как раз и прибыл в Томаковку.

— Это ничего, что уже в который раз я появляюсь рядом с вами? — извиняющимся тоном спросил подполковник, когда начальник госпиталя позволил Гайдук отлучиться на час из палаты, где она дежурила.

Вместе с Корневой и еще одной медсестрой, Евдокимка квартировала в спрятавшемся посреди старого сада большом доме. В саду, отделявшемся от просторного больничного двора лужайкой с родничком и миниатюрным озерцом посредине, эти двое и спрятались от любопытствующих глаз.

— Наоборот, плохо, что вы слишком редко появляетесь, — потупив глаза, но в то же время довольно решительно, ответила девушка.

— То есть тебе хочется, чтобы…

— Ну, конечно же хотелось бы! — решительно молвила Евдокимка, даже не дослушав подполковника.

Мужчина с признательностью взглянул на девушку и надолго умолк.

Только вчера, перехватив ее грустный взгляд, умудренная жизнью Корнева, давно превратившаяся не только в подругу, но и в старшую сестру, наставницу, спросила Евдокимку:

— Что, госпитальер, по дворянину своему тоскуешь?

С легкой Вериной руки Виктора Гребенина они называли теперь только так — «дворянином», чтобы никто посторонний не догадался, о ком именно идет речь.

Степная Воительница вздохнула:

— По ком же еще?

— Так ты что, в самом деле влюбилась в него? То есть вот так, по-настоящему?!

— Наверное, по-настоящему, — пожала плечами Гайдук. — А как еще иначе можно влюбляться?

— Вообще-то по-всякому, — уклончиво ответила Корнева. — Сама видишь, как оно в жизни происходит. Видно, права все-таки наша сестра-хозяйка: «Война — войной, а природа своего требует». Судя по мне, как раз в войну эта самая «природа» просто-таки готова взбеситься. И это сейчас, осенью. Представляю себе, что со мной будет твориться весной. Просто какое-то бешенство плоти. Порой думаю: «Может, потому все это бешенство и зарождается, что вокруг такое несметное количество людей гибнет?»

Евдокимка понимала, что имела в виду медсестра. Уж чья-чья, а Корневой женская природа требовала своего все чаще и настойчивее. Несмотря на то, что хозяйка плоти душой все еще оставалась приверженной капитану Зотенко, у нее то и дело появлялись новые ухажеры — из медперсонала местных больниц, из легкораненых или из тех бойцов, которые по случаю посещали своих товарищей. «Полевые романы» эти были хоть и краткотечными, но, как правило, отчаянными. И медсестра давно не стеснялась их: «Если я позволила мужчине обнять себя, — то уж не выпущу из рук, пока не пресыщусь им». Пресыщаться же Корнева, как сама утверждала, очень любила, а главное, умела это делать…

— Так ты, госпитальер, не будь дурой, — поучала ее медсестра. — Как только дворянин твой появится, так и откройся ему… Пардон, отдаваться тебе пока что рановато. Но признаться в любви — уже можно.

— А то, что подполковник намного старше меня?

— Зато ты у нас юная, а значит, впереди у вас — целая жизнь. И потом, разницы в возрасте должен страшиться он, а не ты.

— Вот он и страшится… — удрученно обронила Евдокимка.

— Что-что?!

— Говорю, что, наверное, именно этого он и страшится: ему — вон сколько, а мне всего-то… Поэтому он такой сдержанный в поведении со мной. И ни одного письма не написал.

— А разве обещал писать?

Евдокимка решительно покачала головой:

— Не обещал.

— То-то и оно… — по привычке своей Вера вытаращила на нее свои огромные карие глазища и даже языком пощелкала от наплыва каких-то каверзных мыслей. — А ведь ты, госпитальер, права: наверное, из-за возраста своего наш подполковник тушуется перед тобой. Не хочется отбивать его, все-таки мы подруги, — вновь мечтательно пощелкала языком Корнева. — А то я бы оч-чень быстро и оч-чень наглядно объяснила бы тебе, как в подобных случаях следует вести себя с мужчинами.

— Так объясни! — наивно загорелись глазки Евдокимки. — Что тебе стоит?

— Дура, я же сказала «наглядно». А как тебе, младовозрастной, объяснять такое?

— Но ведь здесь, с вами, на войне, я — как все.

— Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет? Понимаю, несправедливо. Но что поделаешь? Вот что мне по-настоящему нравится в твоем подполковнике, так это порода… Словом, порода — она и есть порода. С удовольствием родила бы от него сына!..