Перед Леонтием был как будто тот же решительный, быстрый в поступках, не сомневающийся в своих действиях генерал, но видел капитан и нечто другое: словно и не лицо это со знакомой бородкой и фуражкой на затылке, а маска, точно воспроизводящая привычный вид, точно, но холодно. Не тот Кутепов, но очень старающийся казаться именно тем.

— Удачно попали, Леонтий Андреевич, — сказал генерал, и в его голосе Дымникову слышалась не бодрость, а какой-то искусственный оптимизм. — Начинаем наступление на Орел. Прямой атакой, как прежде на фронте. Боеприпасов хватает. Красные побегут. Да. Побегут. А надо бы их взять, но нет сил для манёвра.

— Затем на Москву, Александр Павлович?

— Главная цель всей кампании, а выполняет её один мой корпус. А вы всё так же на Дантеса похожи. Не пристрелили ещё одного Пушкина?

— Пушкина нет, а так, некоторые попадались...

После ухода Дымникова появился генерал Скоблин. По обыкновению подтянутый, в специально для него скроенной шинели, пахнущий французским одеколоном. Шинель снял, несмотря на предупреждение о том, что в комнате холодно. Может быть, для того и снял, чтобы показать, как мягко и плотно облегает его стройную фигуру гимнастёрка, украшенная лишь двумя наградами: Георгий и память Ледяного похода; на плече — корниловская нашивка. Один из тех, которых всему научили, кроме, может быть, самого главного. Удивляли лицо Скоблина, которое выражало готовность мгновенно согласиться и такую же готовность резко возразить, и взгляд, внимательный взгляд, исполненный холодного, даже несколько презрительного любопытства.

— Я понимаю, Николай Владимирович, что, когда дивизия ведёт бой, её командир должен быть с войском, — начал Кутепов осторожно. — Однако, по имеющимся у меня сведениям, обстановка на фронте вашей дивизии слишком обострилась и, по-видимому, вы не имеете точных данных о положении соседей. Ваш сосед слева — Дроздовская дивизия. Какая связь с ней? На каком расстоянии от вашего фланга находятся части дроздовцев? Карта перед вами.

— Мы оторвались от дроздовской дивизии вёрст на 40.

— На 60, — поправил Кутепов, — и связь только через случайные разъезды. Это грозит катастрофой.

— Вы, Александр Павлович, как всегда правы, — и не заметишь ведь издёвки. — Я принимаю меры.

— Какие меры? Какой фронт вы сейчас держите?

— 160 вёрст. В среднем 50 человек на версту.

— Красные разорвут ваш фронт, как нитку.

— Я повернул 2-й полк на Кромы, разобью там красных, восстановлю связь с дроздовцами, и мы продолжим наступление на Орел по разработанному вами плану. Три направления, которые вы выбрали: Дмитровск Орловский, Брянск, Орел—Тула—Елец, — по-моему, единственно верное решение задачи.

Против таких высказываний Кутепов возражать не мог, но и... Скоблин удивил и даже вызвал у него некое раздражение: неужели ты, командир корпуса, сам не увидел на карте Кромы — узел шоссейных дорог на Орел и Дмитровск.

Дымников мгновенно усвоил самую модную поговорку: «Курск не Харьков». Она и в самом деле была верна, но не потому, что в Курске не было цветущих роз, женщин в белых платьях, духовых оркестров на площадях и девочек, плачущих при виде офицера-корниловца. И не в дожде проблема, хотя дождь мешал. Здесь всё не так.

В казармах, где располагались артиллерийские части, было темно и грязно. Он едва нашёл расположение полка Бондаренко, который теперь становился его полком. Майор стал, наконец, подполковником и перешёл в штаб артиллерии корпуса: «Тут, понимаешь, такое хозяйство на тебе висит, а там — одни разговорчики».

Курск не Харьков: ещё только начало вечера, а офицеров почти никого. Штабс-капитан Арефьев с пустыми пьяными глазами пытается объяснить, что должно произойти нечто особенное, «весь город готовился». Бондаренко махнул рукой — они только мешать будут. Главное — орудия и лошади. Там всё же был порядок. Хотя один ездовой с подбитым глазом, а другой в бессознательном состоянии валялся под передком.

— Утром с ними разберёшься, — сказал Бондаренко, — а сейчас бесполезно. Это же — Курск. Кокаин!

Арефьев повёл Дымникова на городской кокаиновый бал в зале Дворянского собрания. «Леонтий Андреевич, кока — это сила! — убеждал он по дороге, не замечая дождя. — Вы станете богом, а ваша подруга богиней! Кока — это трава, данная нам богами».

У входа — серебро дождя вокруг фонарей, толпа у дверей, шум. В основном, офицеры, даже в штатском их легко было узнавать. А вот богини... Встречались в толпе дорогие манто и интеллигентные причёски, но лица у всех «богинь» одинаково нервно напряжены и пламенеют невидящие глаза. Шум: сколько стоит вход? Кричат: «Не дороже дозы!» Хозяева увещевают: «Стоимость товара не входит в цену билета». Это ещё больше усиливает шум. Предупреждают: принимается только валюта, николаевские и колокольчики [42] .

Арефьев увидел знакомых: «Это же наши штабисты — Яскевич и Ермолин». И Дымников заметил Виктора. Тот махал рукой и кричал через толпу: «Леонтий Андреевич, я должен вам что-то рассказать! Обязательно должен!»

Привыкший к толкотне дворянских собраний, где горничных и лакеев едва ли не больше, чем гостей, а, кроме буфета, нечем развлечься, Дымников был почти потрясён. Томный голубой полумрак, какая-то знакомая пронзительно-печальная музыка... Да. Пуччини. «Баттерфляй», «Увижу я в золотом тумане...» Подошёл официант и шепнул, что для господ офицеров корниловцев с дамами приготовлен особый зал. Цена столика 1000 николаевских. Арефьев пытался возмущаться, но Дымников спокойно заплатил.