В одном исследовании, которое можно отнести к наиболее скандальным, Дэн Ариэли захотел выяснить, как меняется наше отношение к некоторым вещам во время полового возбуждения [374] . Сначала он попросил студентов мужского пола оценить свое отношение к различным аспектам сексуальных контактов. Например, согласились бы они на незащищенный секс, стали бы разжигать себя, шлепая женщину по ягодицам, участвовать в групповом сексе или заниматься сексом с животными? Стали ли бы они заниматься сексом с тем, кто им не нравится, или с женщиной старше 60 лет? Он даже интересовался, стали ли бы они добавлять в напиток женщины психоактивные вещества [375] , чтобы она занялась с ними сексом.

В холодном свете дня эти мужчины отвечали, что ни при каких обстоятельствах не будут участвовать в подобных сомнительных актах. Это были мужчины твердых убеждений, ценящие женщин и следующие нормам поведения. Затем Ариэли дал им по номеру журнала «Playboy», а в придачу по 10 долларов и обернутый защитным покрытием ноутбук. Теперь они должны были отвечать на те же вопросы, пользуясь одной рукой, в то время как другой мастурбировали в туалете своей комнаты в общежитии. Оказалось, что в состоянии сексуального возбуждения картина выглядит совсем иначе. Своей страстью эти мужчины были превращены в животных. Ариэли обнаружил, что доктор Джекил этих студентов превратился в мистера Хайда, когда, оставшись наедине с собой, они предавались сексуальным утехам. В момент сексуального возбуждения они вдвое чаще готовы были вступить в сексуальную активность сомнительного характера и в 4 раза чаще были готовы использовать психоактивные вещества для того, чтобы склонить женщину к сексу! Очевидно, когда мужчины мыслят своим «малым мозгом», они скатываются с моральных высот, которых придерживаются в невозбужденном состоянии. Как сказал об этом Ариэли: «Предохранение, защищенность, сдержанность и мораль полностью исчезают с экранов их радаров». Будто они стали другими людьми.

Не только наши естественные влечения заставляют нас поддаваться импульсивности. К этому списку мы должны добавить такое современное развлечение, как шопинг. Он не имеет очевидного эволюционного императива, и тем не менее на Западе он часто упоминается как зависимое поведение. Существует даже Общество анонимных шопоголиков (подобно более известному Обществу анонимных алкоголиков), которое пытается помочь людям в преодолении их психологической потребности покупать вещи. Лично я не принадлежу к шопоголикам, но время от времени совершаю импульсивные покупки – нередко в результате подстрекательства других. В моем случае это эзотерические предметы или художественные произведения, которыми, как я думаю, мне стоит обзавестись. Но почему? Что есть такого в обладании собственностью, что вводит нас в такой психологический ажиотаж?

Мне кажется, дело в том, что вещи отражают наше Я. Или, по крайней мере, отражают наше желание определенным образом выглядеть в глазах других. Уильям Джеймс был первым из психологов, кто понял значимость для людей объектов собственности как отражения их представления о себе. Он писал: «Человеческое Я – это общая сумма всего, что человек может назвать своим: не только его тело и физические возможности, но и его одежда и его дом, его жена и дети, его предки и друзья, его репутация и труды, его земли и лошади, яхты и банковский счет» [376] .

Вещи выполняют важную функцию наглядных индикаторов самоидентификации. Когда мы приобретаем вещи, они становятся «нашими» – моя чашка кофе, мои кроссовки, мой телефон. Эта одержимость обладанием может уходить корнями в раннее детство [377] . В нашей лаборатории было показано, что многие дошкольники формируют сентиментальную привязанность к некоторым вещам, например одеялам или плюшевым мишкам, и не желают обменять их на эквивалентную привлекательную замену [378] . Многие из этих детей, когда вырастут, будут испытывать эмоциональный стресс только при одной мысли об уничтожении мешка с их любимыми детскими вещами.

Измеряя уровень возбуждения, мы обнаружили, что у человека возрастает тревожность, когда при нем разрезают фотографию вещи, к которой он был привязан в детстве. Мы с моими коллегами недавно провели серию экспериментов с использованием визуализации мозга. Мы показывали взрослым людям видеозаписи, на которых их вещи взрывали, переезжали колесами машины, рубили топорами, пилили цепными пилами и прыгали на них. Устройство сканирования выявило области мозга, активизировавшиеся во время этих неприятных фильмов. Предварительные результаты выглядят очень впечатляюще. Иногда мне по-настоящему нравятся мои исследования! [379]

Нейробиологи Нейл Макрэй и Дэйв Терк изучали, что происходит в мозге, когда вещи становятся нашими [380] . Изменение статуса собственности с «некая вещь» на «моя вещь» регистрируется в мозге в виде повышенной активности. В частности, выявлен скачок активности, называемый Р300, который происходит через 300 миллисекунд после того, как мы воспринимаем нечто очень значимое, – это как сигнал будильника в мозге. Когда что-то становится моим, я уделяю этому повышенное внимание. Это процесс автоматический. Так, в одном эксперименте участники созерцали товары, разложенные по двум покупательским корзинам: одна корзина для него, другая – для экспериментатора. Сигналы Р300 говорили о том, что человек уделяет больше внимания предметам в своей корзине. После смешивания вещей и последующей сортировки оказалось, что участники лучше помнят вещи, которые лежали в их корзине, хотя их и не предупреждали о том, что потом будет проводиться проверка памяти [381] .

Джеймс объясняет это тем, что часть человеческого Я определяется его материальной собственностью. И именно поэтому определенные социальные институты порой лишают людей всякой собственности – ради искоренения чувства Я. Например, единообразие в одежде (униформа) нивелирует индивидуальность. Вспомните жуткие кадры кинохроники, снятые в нацистских концентрационных лагерях: груды личных вещей и багажа, отобранных у жертв ради стирания их личности. Эти вещи воспринимаются сейчас как священные. В 2005 году Мишель Леви-Леле, 66-летний отставной инженер, пошел со своей дочерью посмотреть парижскую экспозицию, посвященную холокосту, где выставлялись объекты из Мемориального музея Аушвиц-Биркенау [382] . Там он увидел картонный чемодан своего давно потерянного отца с его инициалами и адресом. Мишель потребовал возвращения чемодана, что привело к судебным битвам с музеем, настаивавшим, что все вещи из лагеря смерти должны сохраняться для потомков как священные. Четырьмя годами позже было принято решение: парижская экспозиция может заимствовать чемодан у Леви-Леле на долгосрочной основе [383] . Потребность в самоидентификации настолько велика, что, когда заключенных лишают собственности, они начинают присваивать особую ценность вещам, которые в других обстоятельствах не имели бы никакой значимости [384] .