— Она… она… — Дик подыскивал слова, но самое подходящее — «совершенство» — пришло в голову первым не ему, а Моро.

— Да, она совершенство — настолько, насколько это возможно смертному человеку. И я не хочу даже думать, какой кровью это дается ей. Малейший ее промах — и стервятники накинутся… как на тебя.

— Да я-то тут при чем…

— Людям очень трудно терпеть рядом с собой кого-то, кто лучше них во всех отношениях — тогда они сильно проигрывают в сравнении. Легче, когда у такого человека есть какой-то прокол, какая-то маленькая слабость. Если бы у леди Констанс был какой-то милый и смешной грешок, все бы вздохнули облегченно и успокоились.

— Да никто и не беспокоится особо.

Моро усмехнулся.

— Ты просто не видел, как относятся к ней равные.

— А вы видели?

— В лучшие времена я почитывал столичные газеты.

Дик чувствовал, что Моро намеренно уводит разговор куда-то в сторону и ухватил за хвост то, что считал важным, пока оно не убежало.

— Морита-сан, ну, а если бы… вы не угадали? Если бы виноват был я, а не Бет?

Моро посмотрел на него, словно прикидывал что-то.

— Я был уверен на девять десятых, — сказал он. — Потому что я немножко знаю Бет, немножко знаю тебя и привык доверять своим суждениям о людях. Ты знаешь, что запотевшее стекло, по которому написали пальцем и стерли, запотев снова, показывает стертый рисунок?

Дик опустил ресницы, трогая языком разбитую губу.

— Морита-кун, но если бы вы ошиблись, это была бы такая скверная ложь, что хуже, наверное, и не бывает…

— Я просчитал последствия для тебя и для Бет. Даже в этом случае наказание, которому подвергли бы тебя, было несоизмеримо с неприятностью, которую ты причинил бы ей — особенно учитывая то, что она сама этого хотела.

— Я бы заслужил это наказание.

— Это лишь твоя точка зрения. Позволь мне иметь свою. Она соблазняла тебя, ты поддался — даже этот синяк является вполне достаточной сатисфакцией.

— Я не должен был поддаваться.

— Почему? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Почему ваш Бог, которого вы зовете благим и подателем всякого блага, запрещает самое невинное из удовольствий?

Он склонился к Дику так, что лица их оказались на одном уровне, и тихо, распевно проговорил:

— Это ложь! — Дик даже вскочил, так что боль ударила в голову, но он не умолк: — Когда муж и жена любят друг друга, то Бог радуется, потому что это Он первый создал так, чтобы люди могли любить друг друга, и сказал, что человеку нехорошо быть одному! Он сам заключает каждый брак! И Христос сотворил свое первое чудо на свадьбе! Когда муж и жена любят друг друга, то все ангелы поют и смотрят с неба прямо на них!

— Вот как? — Моро тоже поднялся. — Тогда чего ради тебе разбили лицо? И почему ты грезишь не о браке, а о военизированном монастыре?

Дик не нашелся, что ответить. Лед почти растаял, и холодные струйки бежали по его руке к локтю, капая на пол, и выпитое бренди стало отдавать перегаром. Но, видимо, именно бренди придало его мыслям необычную легкость, и ответ, до которого он иначе додумался бы только возле лифта, вдруг выскочил сам собой:

— Вы же видите — я слишком глуп, чтобы понимать женщин.

Моро засмеялся — ответ ему явно понравился.

— Иди-ка спать, Суна-кун, — сказал он. — И… не делай глупости.

Дик понял, о чем он: не нужно рассказывать леди Констанс о том, что Моро оправдал его обманом.

Поначалу он собирался воспоследовать этому совету. Честно собирался. Но он все никак не мог уснуть, крутился на постели, мешая Динго, который, видимо, почуяв что-то, уснул рядом, и в конце концов встал с постели, оделся и вышел, закрыв за собой дверь.

— Что я сделала не так? Где допустила ошибку?

Бет смотрела исподлобья взглядом, который ей самой, наверное, казался упрямым, но Констанс полагала его просто тупым.

— Я не объяснила тебе, что хорошо, а что плохо в этой жизни? Я не водила тебя в церковь, запрещала исповедоваться? Я находила тебе плохих учителей, я не поддерживала тебя, бросала в одиночестве со своими бедами? Как та получилось, что ты в свои пятнадцать лет не знаешь, что можно делать, а чего нельзя? Ну, скажи мне, где я допустила ошибку?

Бет была из той породы людей, в которых отвагу пробуждает гордыня. Она вздернула подбородок и сказала:

— Наверное, вы не должны были брать меня из приюта, сударыня. Наверное, я не очень-то подхожу на роль дочери такой безупречной матроны.

— О нет, Бетси, ты больше не будешь этим торговать, — первоначальный гнев Констанс, когда она боролась с желанием разбить в кровь эту хорошенькую оливковую мордашку, уже прошел — теперь осталось только глухое раздражение. — Твой моральный кредит исчерпан. Твой поступок осудят и остальные гемы — Рэй, Том, Остин, Бат и Актеон. Твоя трусость перешла ту границу, за которой может называться естественной человеческой слабостью — и сделалась просто подлостью.