— Вы рассчитываете на открытия за этот уик-энд?

— Я надеюсь на приятные неожиданности.

— Не буду лишать вас надежды, но я бы хотела наконец послушать содержание протокола совещания.

— Вы неисправимы!

— Кто знает, была бы я лучше, если бы была иной?

На лестнице слышатся тяжелые шаги.

— Мы что, не единственные гости?

Шаги приближаются к комнате и стихают. Раздается стук в дверь.

— Это не хозяйка!

Стук становится сильнее, грубый голос за дверью кричит:

— Откройте! Полиция!

Хильда не теряет присутствия духа. Она готова к любым неожиданностям. Едва слышным шепотом она спрашивает:

— У вас есть с собой документы, записи?

— Кое-какие заметки.

— Давайте! — Она проворно прячет все в вырез платья и успокаивающе шепчет: —Это обычная проверка. — Затем спокойно открывает дверь: — В чем дело?

В дверном проеме стоят двое полицейских.

— Хайль Гитлер! — Они входят в комнату. Один встает к двери, закрыв ее спиной, другой по-военному строго, но все же не очень — ведь никогда не знаешь заранее, с кем имеешь дело, с преступником или с высоким начальством, — требует показать документы.

Дипломатический паспорт фон Левитцова производит впечатление. Документы Хильды рассматриваются с пристрастием. Потом полицейский возвращает паспорта:

— Вы должны понять нас, господин советник. Мы выполняем свой долг. Служба!

Полицейский, стоящий у двери, не видит дипломатического паспорта и потому спрашивает довольно нелюбезно:

— Какие причины побудили вас приехать в Гревенитц?

Тут Левитцов не упускает случая сыграть роль, которую с удовольствием играют многие мужчины: роль сдержанного, неболтливого джентльмена-любовника. С доверительной улыбкой он задает встречный вопрос:

— Разве можно найти более приятный повод для воскресной поездки?

Но полицейский у двери не теряет служебного рвения:

— У вас есть с собой багаж?

Хильда показывает на сумку и чемодан:

— Только самое необходимое.

— Вы записались в книге приезжающих?

— Разумеется. — Левитцов вытаскивает портсигар и протягивает полицейским — Угощайтесь, господа. Кто знает, сколько вам еще сегодня придется нести службу.

Полицейские перестают изображать строгих блюстителей порядка и, не скрывая удовольствия, берут прекрасные сигары.

— Чем мы можем быть вам полезны?

Вопрос Хильды звучит как обычное выражение вежливости и лишь отчасти как проявление женского любопытства. Полицейский, проверявший документы, снова проникается чувством долга:

— Вы должны быть нам полезны, юная фрау. Вы обязаны быть полезны. Это ваш долг. Кто не отметился в книге для приезжающих, тот подвергается штрафу. Если заметите что-нибудь подозрительное, немедленно сообщите!

Удо фон Левитцов, сознающий свой долг гражданина, согласно кивает:

— Ну разумеется. Но, к сожалению, мы не знаем, что или кто тут может быть подозрительным?

— Ладно, вам мы можем сказать. Здесь в округе шатается дезертир. Предполагают, что это радист люфтваффе, у которого где-то здесь живет подружка. Так что будьте начеку!

— Договорились, господа полицейские! — восклицает Левитцов и опять протягивает им свой портсигар. — Желаем вам успеха!

— А вам желаем приятно провести время! Хайль Гитлер! — бодро отзываются полицейские.

Хильда смотрит им вслед. Когда шаги на лестнице стихают, она негромко спрашивает;

— Вы желаете успеха этим охотникам за людьми, Удо?

— Вам было бы приятней, если бы они охотились за нами?

— Если человеку до чертиков опротивела война и он не хочет больше участвовать в ней, то его начинают травить, как дикого зверя.

— Полицейские не рассуждают так, Хильда, Они действуют по приказу. Они вообще не рассуждают. Им внушили, что думать надо предоставить лошадям — у них головы больше.

Хильда выглядывает в окно, видит удаляющихся полицейских и представляет себе их с лошадиной, нет, с волчьей головой и хищно раскрытой пастью, представляет их и без головы. Зачем им головы, если они не хотят думать? Ее взгляд переносится на церковную башню Гревенитца, на деревенскую площадь, на знакомые дома и дворы, и она наконец вспоминает.

— Здесь, в Гревенитце, мы однажды познакомились с полицейским, обыкновенным деревенским полицейским, который еще не разучился думать. Сначала мы были к нему несправедливы. Мы думали, что он такой, как все. А потом мы перед ним извинились.

— Кто это «мы»?

— Что за допрос, Удо? Он тоже был здесь.

— Кто?

— Мой муж.

Фон Левитцов смотрит на нее в смущении. Так ее голос еще никогда не звучал. А если это было ошибкой — приехать сюда? Она никак не может избавиться от воспоминаний.