Вырвал малицу и так глянул, что Сэротэтто невольно съёжился. Он снова увидел перед собой хозяина, от которого зависело, будет ли пуст желудок его и его детей, снова ощутил себя накрепко, как поплавок с сетью, связанным с этим человеком. Старик опустил голову, словно устыдился, что так скоро и так высоко её поднял. Перед ним сидел Хон, который выбрался из чума ещё раз посмотреть на людей Красной нарты.

— Дядя, — серьёзно сказал мальчик и дёрнул пастуха за полу малицы. — Илир знает, где олени, он скажет.

Майма схватил сына за шиворот и отшвырнул его в сторону, но Хон упрямо повторил сквозь зубы:

— Он знает и скажет, — показал на Илира, стоявшего рядом.

— Значит, спрятал всё-таки. — Сэротэтто улыбнулся, подошёл к Илиру, погладил по голове. — Ты стал большим, сын Хаулы. И, наверно, ты храбр, как отец. Знаешь, где олени?

— Знаю.

Майма побледнел, как ночь перед рассветом. Мерча медленно опустился на нарту. Что поделаешь? Чтобы ребёнок молчал, ему надо набить рот вкусной едой. Как ни странно, старик не почувствовал ни боли утраты, ни злобы, ни обиды. Только усталость, похожая на тяжесть мокрой одежды, сдавила его. И он, вцепившись руками в верёвку, привязанную к нарте, сидел неподвижно, будто боялся упасть.

Сэротэтто присел на корточки перед Илиром и ещё раз спросил:

— Так ты знаешь?

— Конечно, — подтвердил мальчик. — Они в Капкане Злых Духов. Вон там. — Илир протянул руку к туманным вершинам.

Сэротэтто поднялся и подошёл к Майме. Тот стоял, от-вернувшись, но старик заметил, как подрагивает рука хозяина на оправленных серебром ножнах. Не скрывая радости, пастух коснулся его плеча и сказал насмешливо:

— Оставь у себя этих оленей. Их хватит тебе до конца твоих дней. А тех, спрятанных, я заберу.

Сэротэтто сам не заметил, как сказал «я заберу». Майма вздрогнул. И пока пятеро приезжих шли к своим нартам, он так и стоял, страшно прищурив глаза. Непривычная бледность и судорога, изредка дёргающая щёку, придавали лицу хищное, злобное выражение. Кровь ударила Майме в голову, застлала глаза, и он, неожиданно развернувшись, выдернул нож. Метнул его, почти не целясь, в наклоненную спину старика Сэротэтто. Тот, взмахнув руками, вскрикнул и упал.

В тот же момент кто-то торопливо дёрнул Майму за пояс. Это Мерча быстро всунул свой нож в ножны сына. «Зачем?» — хотел спросить Майма. Он не боялся. Слишком велика была радость: не видать Красной нарте тех, лучших, оленей. Никто, кроме старшего Сэротэтто, не решится войти в Капкан Злых Духов, а этот смельчак скоро подохнет, если уже не подох.

Младший Сэротэтто, брат старика, подошёл, схватил Майму за грудки. Секунду подержал, словно хотел, приподняв, швырнуть на землю. Но передумал, отпустил. И вдруг ударил по глазам растопыренной ладонью. Майма застонал, упал, но тут же вскочил. Зажал руками лицо, попытался разлепить веки, но они сомкнулись от боли. Услышал недовольный голос русского и подумал: «Наверно, ругает, что эта собака не убила меня».

— Зря ты так, — сказал Егоров. — Его судили бы по закону.

— У нас свой закон. Он по-волчьи сделал, я ему по-волчьи ответил, — отрезал молодой Сэротэтто и, повернувшись, столкнулся с отцом Маймы.

Мерча хотел что-то сказать, но губы шевелились беззвучно, а величественная борода мелко дрожала, как от ветра. Наконец спросил:

— Сын, зачем отнимать у человека солнце?

— Он отнял у моего брата жизнь, а я взамен взял солнце. Ты мудрый и старый человек, разве можешь осудить меня?

Мерча молча показал свои пустые ножны, потом снял с сына пояс, протянул его пастуху. Тот, изумлённый, выдернул нож из серебряных ножен Маймы, посмотрел на старика.

— Я убил твоего брата, — сказал Мерча. — Судите.

Молодой Сэротэтто повернулся к товарищам, но те и

сами были растерянны. Он поглядел на женщин и по их лицам понял, что они не видели, кто бросил нож. Ребятишки на этот раз тоже молчали.

Только Варнэ вела себя как-то странно. Она, как песец, попавший в капкан, вертелась на месте, и когда взгляд младшего Сэротэтто коснулся её, кинулась к пастуху. Гильзы на концах шапки били женщину по лицу и груди. Торопливо отбросив с глаз грязные седые пряди, она воровато оглянулась и с таинственным видом поманила за собой парня.

— Я не сумасшедшая, — услышал он взволнованный, горячий шёпот и удивлённо отпрянул. — Я не сумасшедшая, — повторила старуха, готовая вот-вот заплакать. — Я всё видела. Я всю жизнь была его тенью, — она указала рукой на Майму, сидящего, опустив голову, на снегу. — Я знаю про него всё. Мои глаза, как негаснущие звёзды, наблюдали за ним. Это не человек, это нылека! Нылека! — выкрикнула она, тыча кривым чёрным пальцем в сторону Маймы. — Он бросил нож, я видела, — и неожиданно захохотала.

Так люди смеются, наверно, раз в жизни, в долгожданный час торжества.