— Она отбила у меня парня, — ответила девушка на непонимающий взгляд Антона: И вообще — они друг друга стоят. Что она, что подружка ее. А еще я подозреваю, что это из-за нее мне пришлось уехать. Я, конечно, никогда не опущусь до мести, но ее поступку нет прощения. Наверное, она боялась, что он ко мне вернется, вот и решила меня убрать с дороги. Хотя, я подозреваю, что у нее могли быть и другие мотивы…

После этих слов Дина отвела взгляд и заторопилась домой. Лика предложила проводить ее, но Дина, видя, что Антон не проявляет особого энтузиазма, отказалась.

Когда они выключили свет и легли спать, Лика снова увидела за окном сгусток тьмы. Антону она не сказала — побоялась, что он и на этот раз ее не поймет. Она успокоила сильно бьющееся от страха сердце, представила, что с ней сейчас не Антон, а ее возлюбленный и закрыла глаза. Антон почувствовал, что она всем телом вздрогнула, и обнял ее еще крепче.

Рома снова сидел в кабинете у Кати. Утро было наредкость спокойное и тихое (больных укололи совсем недавно), яркие солнечные лучи врывались через окна, лежали на полу и стенах.

— Что-то ты ко мне зачастил. Мог бы и позвонить, — сказала Катя.

— А, может мне захотелось тебя увидеть, — ответил Рома и, заметив, как сразу после этих слов отдвинулась от него Катя, добавил: Хоть для разнообразия поговорить с нормальным человеком. Я просто хотел спросить — ты подала в розыск?

— Подала. С трудом взяли — видите ли, она не опасна. Для жизни-то может и нет, а для рассудка…С ее-то даром убеждения…Ленин чертов.

— Это она что ли — Ленин?

— Ну, не ты же и не я. Я же тебе рассказывала, как она тут все отделение баламутила.

— Рассказывала. Зато — она никого не убьет. А вот мой…С его бредом ревности — найдет себе бабу и…Бедная женщина.

— Да, бред ревности это страшно. У моего был тот же диагноз, — Катя вздохнула и потерла шрам.

— У твоего? А — а-а…Извини — сразу не понял.

— Ничего. А мою, наверное, трудно будет найти.

— Почему?

— Потому, что сразу не понятно, что она — наш клиент. Первое время она производит впечатление вполне нормальной. По ней и не скажешь, пока поближе не узнаешь.

— А так всегда и бывает. Слишком много людей с отклонениями в психике. Помнишь, что на этот счет говорил наш Сысойка?

— Сысойка?

— Ну, Сысоев — основы психиатрии у нас вел.

— Точно. А я совсем забыла. Старею, наверное.

— Так, вот, — он говорил.

— Помню — помню: одна из главных проблем психиатрии в том, что невозможно всех госпитализировать.

— Ты смотри — и правда помнишь. Мы еще в группе шутили, что если сделать, как он хочет, то придется создать специальную резервацию. Совсем небольшую. И поселить туда всех нормальных людей. Ведь их не так много, как считается официально.

— Что верно, то верно…А ты сам в каком бы лагере предпочел бы оказаться?

— Странный вопрос. Катюш, я же врач, я клятву давал. Конечно же — с ними, с моими. Кто же их будет успокаивать, как не я?

— Да, веселый бы вышел мир. Тут бы хоть с этими справиться. Знаешь, я так скучаю по Аграфене.

— По Аграфене?

— Ну, которая умерла недавно. Она была тут самая старшая, и ее почему-то все слушались. Даже эту беглянку могла успокоить. А какие сказки рассказывала! Все отделение, причем — не только больные, сбегалось послушать. Я их все записала на диктофон и в книгу.

— В какую книгу?

— "Творчество душевнобольных". Ты разве такую не ведешь?

— Веду, — Рома застенчиво улыбнулся: Некоторые их работы граничат с гениальностью.

— Нет, это гениальность с ними граничит. Как бы гении от этого не открещивались, тут нет ничего стыдного, даже — наоборот.

— А что было у этой твоей…Пелагеи?

— Аграфены. Она из деревни. Да, галлюцинации начались на старости лет, да еще такие жуткие. Вот, родственники ее сюда и привезли. Она, кстати, с самого начала знала, что не выйдет от сюда. Была уверенна, что это бес ее морочит. Сколько я ее не пыталась убедить, что не все так страшно, и что с бесами ее галлюцинации не имеют ничего общего — все впустую. Зато, какой порядок был в отделении. Она была женщиной строгих правил и того же требовала от других. Ума не приложу, как ей это удавалось.

Тут их беседу прервал громкий крик и бессвязный лепет в ответ. Катя сначала вздрогнула, потом глубоко вздохнула и расправила плечи. Она встала: "Ладно, я побегу". "Счастливо", — ответил ей Рома.

Он проводил ее взглядом и улыбнулся. Сколько бы Катя не изображала из себя суперженщину, она была ранима и многого боялась. И Рому вдруг захлестнуло желание защитить ее. Защитить не только от чего-то конкретного, но и от страхов и воспоминаний, мучавших ее и не отпускавших.

Он смутился этого вдруг возникшего желания, но подумал и понял, что смущаться нечего. Вполне естественное желание для молодого мужчины. Это он знал точно — слишком уж много доведенных до абсурда естественных и совершенно противоестественных желаний у молодых и не очень мужчин видел он сам.